В полночь упадет звезда
Шрифт:
Мысли путались. В этом месте все не так, все нити перепутаны, время перемешано… И здешние жители легко могут быть разом в нескольких местах.
Но есть ли обычный мир за пределами этого леса? Тот самый, где павечерницы и простые живые люди? Или Темный Свет простирается во все стороны на три года пути?
Вскоре пришла Затея и позвала ее в дом. О гостях она не упомянула, и Горыня не стала спрашивать. Куда больше ее волновал отец. Лучше ему не стало: по-прежнему жар, хриплое дыхание. Он был красен и не похож на себя: кожа обтянула череп, закрытые глаза ввалились. Горыня тихонько окликнула его, но он, похоже, не слышал.
От вида этого лица жесткая
– Затея! – окликнула она. – Ты погляди на него! Совсем батюшке худо!
– Да уж не хорошо! – Затея бросила на Ракитана беглый взгляд. – Давит его Свирепица.
– Так сделай что-нибудь!
– А вот мы сейчас его медвежьей шерстью покурим! Это средство верное!
Горыня вздохнула, подумав, что отец уже весь с ног до головы в этих «верных средствах», одно другого сильнее – то головы змеиные, то сало ежовое… Будь она Свирепицей, давно бы сбежала без оглядки!
Затея взяла из печи горящих углей на совок, бросила на них клочья медвежьей шерсти – небось в лесу набрала, на стволах сосен, об которые медведь чесал спину, – и стала ходить с ними посолонь вокруг Ракитана, нараспев проговаривая длинный-длинный заговор: про море-окиян и остров Буян, где на белом камне сидят семьдесят семь старцев. Как шли мимо них двенадцать сестер-лихорадок, как старцы подвергали их строгому допросу об их именах и путях, а потом насылала на них черного зверя медведя, чтобы прогнал их на сыр бор, на серое болото, на корчевое пенёвье, на мхи, на темные луга, на сухие леса, на гнилые колоды…
Горыня с трудом разбирала слова: от вони паленой звериной шерсти она раскашлялась, раскашлялся и Ракитан, сама Затея тоже чихала, прижимая к носу рукав, как мышь под веником.
– Там вам гулять, красова…ти… аапчхи! … ся… чхи!
Но хоть средство было не из слабых, Ракитану от него как будто стало еще хуже. Он дышал с таким хрипом, со стоном, что Горыня содрогалась.
– Можно ее попугать еще, – рассуждала Затея. – Взять горшок с водой ледяной и над головой его разбить. Или взять веревку толстую, девять узлов завязать, бить его той веревкой и приговаривать…
– Куда уж его бить, он и так чуть жив! – в возмущении воскликнула Горыня.
– Да не человека бьют, лихорадку! А вот еще – накроем-ка мы его корытом! – обрадованная новой мыслью, Затея подскочила. – Неси скорее!
Горыня принесла из клети большое корыто, в котором хозяйка, видимо, мылась, поскольку бани у реки Горыня не заметила. Вдвоем они положили перевернутое корыто на Ракитана, так что он почти скрылся под ним. Хозяйка принялась за новый заговор: как Свирепица приходит на двор, стучит у окна, спрашивает, здесь ли Ракитан, ей отвечают, что нет, она заходит, ищет его по всему дому, не находит… Говоря за Свирепицу, она гудела и подвывала, и выходило так убедительно, что Горыня невольно жмурилась и втягивала голову в плечи.
– Ох мне! – обычным своим голосом сказала вдруг Затея остановилась. – Я ж с вами дело важнейшее забыла! Ты сиди, а я пойду!
– Куда ты пойдешь? – Горыня встала.
– Не далеко, да и не близко, до ночи обернуться мне надобно!
– А отец?
Затея развела руками и схватила свой кожух. Горыня не стала ее удерживать. Ей было страшно оставаться
Когда Затея ушла, Горыня сняла с отца корыто. Теперь он дышал, будто отрывал воздух кусками. Она положила руку ему на грудь – там что-то скрипело. На глазах у Горыни закипели горячие слезы – она видела, что надежды почти нет. У него уже и лицо не лицо, а будто череп… Тот самый, что Свирепица носит на палке…
– Да где же ты? – заорала Горыня во всю мощь, дико озираясь. – Где ты, жена роста огромного, распояса, простволоса! Покажись! Ужо я тебе! Я тебя не боюсь!
Если бы негодяйка показалась на глаза! Горыня чувствовала не страх, а только ярость. Она бы бросилась на нее, схватила своими сильными руками, скрутила в бараний рог! Должна же для чего-то важного пригодиться ее рост и мощь, из-за которых она всю жизнь была всем чужой!
Но Свирепица не вышла. Было тихо, мигал огонек светильника на столе, дрожали черные тени на стенах, хрипел Ракитан.
Горыня села к нему и взяла его руку. Рука была горячей, влажной и какой-то очень мягкой, будто и не мужская.
У отца задрожали веки. Горыня наклонилась ниже. Ракитан открыл глаза, и она встретила его взгляд.
– Батюшка! Родной… – у нее осел голос. – Держись, родимый! Все средства верные… Должно же хоть что-нибудь помочь!
Он слабо пошевелил губами, но даже если и пытался что-то сказать, разобрать Горыне не удалось. В глазах его было чувство, которого она никогда еще не видела – жалость. Кого он жалел? Себя, понимая, что умирает? Или ее – единственное свое детище, которое он завез на край света, в зимний лес, и вынужден здесь бросить в руках нежити, как тот старик из сказки?
Ракитан опять закрыл глаза. В груди у него захрипело, он приподнялся, будто силясь высунуться из заливающей его воды… и замер. Черты лица расправились, как будто ему наконец-то полегчало. Даже мелькнула мысль, а может, Свирепица насытилась и ушла?
Горыня смотрела на отца, пытаясь уловить дыхание. Но было тихо. Она хотела нащупать на шее бьючую жилу, но рука так дрожала, что ничего не удавалось. В глазах плыло, а мысли скручивались, как белье, когда его выжимают.
«Уж ты скажи, да родной батюшка, уж ты куда да снарядился?» – сам собой запел в ней чей-то голос, женский, тонкий и незнакомый. Запел, будто старался вернуть, воротить уходящего.
Она и правда чувствовала недоумение – только что ее отец был здесь, он страдал, боролся за жизнь… а теперь его уже нет. В его лице появилась расслабленность – борьба сменилась покоем. Какой-то частью сознания Горыня понимала, что случилось – отец умер, она теперь полная сирота. Но будто что-то держало ее за горло и не давало прорваться наружу ни плачу, ни причитанию.
Смерть – это дальний путь для ушедшего и много работы для оставшихся. Вернулась Затея, плюхнула на стол каравай хлеба в рушнике, горшок с чем-то – потом оказалось, что с медом, – сунула на полати свернутые десять локтей полотна и запричитала. Причитала она хорошо, сразу было видно умение. Прерываясь, велела Горыне натаскать из стога сена, расстелить на полу, накалить в печи камни и опять нагреть в бочке воды – обмывать тело, пока не окоченело. Одели покойника в чистое – порты и рубаху из выстиранных Горыней, и хотя на морозе одежда еще не высохла полностью и пришлось ее досушить у огня, даже Горыня понимала, что мертвому уже не будет холодно.