В полярные льды за "Италией"
Шрифт:
Я принялся было живописать Блувштейну события исторических дней 11 и 12 июля, но через минуту заметил, что он блаженно посапывает, крепко зажав в кулаке конец мохнатого трофейного рога. Усталость взяла свое, и он заснул, даже не успев раздеться и помыться, — прямо на полу в каюте врача.
КИНГСБЕЙ
19 июля. Сегодня мы входим в Кингсбей. «Красин» внешне притих. Только где-то внутри по каютам идет необычная суета. По существу сегодня финал первого этапа нашего похода. Сегодня мы должны пересадить на «Читта-ди-Милано» спасенных.
"Красин" режет зеркально-гладкую воду бухты Кингсбея. Она ярко сверкает под лучами высокого солнца. Ни единой льдинки. Далеко впереди, в самом углу Кингсбейской бухты, голубеют обрывы двух глетчеров.
С нетерпением ищу биноклем по берегам город Нью-Олесунд, второй по величине населенный пункт Шпицбергена, резиденцию сюсельмана. [5] Вероятно сейчас за каким-нибудь поворотом должны появиться ряды кораблей у длинного мола, и амфитеатром раскинется город на склоне горы.
5
Сюсельман — Губернатор.
Однако мы все бежим и бежим по бухте Кингсбея. Подходим к концу. Вот уже глетчеры выросли в высокие стены, а Ныо-Олесунда до сих пор нет. Только группа каких-то небольших сереньких сараев ютится на прибрежной долинке у склонов высокой серой горы. За этими сараями огромною кучей чернеют штабеля угля. От штабелей к высокой бревенчатой эстокаде у самого берега бегают крошечные паровозики, таскающие за собой вереницы угольных вагонеток. Паровоз подтаскивает их к самому концу эстокады над морем. Вздымая кучу угольной пили, с грохотом сыплется уголь из вагонеток прямо в трюм угольщика, стоящего под эстокадой. Черны паровозы и вагонетки, черна эстокада, черен до кончика мачт большой угольщик. И название у угольщика тоже черное: «Svartisen».
За кучей сараев- огромное решетчатое строение без крыши. Это исторический эллинг, служивший пристанищем дирижаблям: «Норвегия» и «Италия». Присутствие эллинга говорит о том, что где-то поблизости должен быть и город Нью-Олесунд. Но вот уже застопорены наши машины, отгремела якорная цепь, а так ничего и не видно. На мостик является Хуль. Хитрый старик: у него не только воротничок сверкает белизной, а из-под пиджака глядит белоснежная сорочка. Откуда мог он ее взять? Вероятнее всего берег в чемодане от самого Бергена.
Широким жестом Хуль указывает по направлению к серым сараям:
— Ну, вот и приехали.
— А как далеко от берега город?
— Да вы же видите, — у самого берега.
— Но я не вижу ничего.
— То есть как ничего? А вот эти постройки? Это же и есть город Нью-Олесунд.
Хуль говорит это таким тоном, точно я не хочу признавать права за название городом за двумя десятками построек в несколько этажей, блещущих камнем и высокими крышами. Эти сараи и есть город Нью-Олесунд? Чорт знает что! Стоило беспокоиться о чистой рубашке!
Но никаких оснований не верить милейшему Хулю нет. Если он говорит, вероятно это и есть столица Шпицбергена- Нью-Олесунд, развернувший свою панораму из двадцати крошечных домиков над сверкающим гладким простором бухты Кингсбея. Чудесная бухта подавляет своим зеркальный простором. Совсем небольшим кажется стоящий невдалеке от берега темно-серый, точно прокопченный
В городе ровно двадцать домов, в которых живет двести семьдесят рабочих и служащих Норвежской угольной кампании, в том числе двадцать дам. Копи компании расположены непосредственно у самого города, при чем шахты выходят на поверхность под углом в 25 градусов. По существу весь город Нью-Олесунд принадлежит этой угольной компании.
На другой стороне бухты Кингсбея в хороший бинокль можно различить девять серых срубов. Эти девять избушек с заколоченными окнами представляют собою также город. Это- Нью-Лондон, владение основавшейся здесь когда-то английской компании по добыче мрамора. История этой компании весьма интересна. Обнаруженные здесь богатые залежи мрамора привлекли к себе внимание англичан, принявшихся эксплоатировать недра. Однако, несмотря на внешнюю выгодность пластов, мрамор в них оказался чрезвычайно рыхлым. Его немыслимо было извлечь на поверхность сколько-нибудь значительными кусками. Разработка оказалась невыгодной. Компания лопнула, и город Нью-Лондон служит теперь пристанищем всего двум охотникам.
"Красин" застыл в середине между этими двумя «городами». По направлению к нам от «Читта-ди-Милано» бежит маленький моторный катер, сверкающий свежею краской и медью начищенных частей. Широко расставив ноги, стоит на корме плотный пожилой офицер в блистающих галунами фуражке и кителе. Соблюдая этикет, катер кружится около «Красина», не подходя к борту. Однако у нас не очень гонятся за помпой встречи, трапы не спущены, капитан Романья наконец не выдерживает и, сложивши рупором руки, кричит стоящему у нас на борту, выдающемуся головой выше всех, итальянцу:
— Вильери.
Из груди Вильери вырывается несвязный радостный крик, и кажется вот-вот спрыгнет он за борт на катер родного «Милана». Вся официальная помпезность встречи пошла насмарку. Большой катер с «Читта-ди-Милано» принимает спасенных. Они сходят по парадному трапу, как драгоценная ноша, принимаемые десятками протянутых рук итальянских матросов. Та же дружески-ласковая рука спускает через борт носилки Мариано. С радостной улыбкой машет он нам рукой из колышащейся люльки.
Окончательно нарушая тихую торжественность момента, раздается всплеск воды за нашим бортом, это- немецкий оператор, под'ехавший к нам из Кингсбея, увлекшись с'емкой Мариано, вместе со своим аппаратом кубарем слетел с нашего высокого борта в воду. Матросы баграми выудили его из воды. Мокрый, с зеленым лицом появился он на поверхность с крепко прижатым к груди штативом своего аппарата.
Одни за другими прибывают к нам на борт официальные визитеры с «Читта-ди-Милано» и других кораблей. Первыми приехали приветствовать Чухновского итальянские летчики во главе с Маддаленой и шведские- во главе с Торнбергом.
Оттого, что все мы сознаем трудности условий, в которых остается Чухновский, расставание с ним особенно грустно. Кто знает, как скоро удастся вернуться сюда «Красину» после ремонта в Ставангере? Как сложатся условия дальнейшей работы?