В Портофино, и там…
Шрифт:
После добровольной отставки аквариума в квартире долго воняло рыбой, никакое проветривание не помогало. Причем, запах был совсем не такой как в магазине «Океан», хотя и там тоже неаппетитный. Наверное из-за того, что рыбки в аквариуме были по большей части экзотически пород, запах мороженной бельдюги был для них недостижим.
Аквариум выбрасывать не стали, вычистили и выставили на балкон – никак не могли решить, нужна ли семье еще какая-то живность кроме меня.
Незримое, но ощутимое задержавшимся в доме душком присутствие аквариума стесняло фантазию старшего поколения: щенки и котята в списке не значились. Идею обзавестись морской свинкой я отверг с негодованием как недостойную. Шумпоматери удивился
В свое время папа мечтал ставить спектакли – не удалось, но по- прежнему обожал театр и пытался привить мне способность выстраивать сцены. Последнее словосочетание я расшифорвал для себя слишком прямолинейно, причем только первую его часть, поэтому прежде всего в аквариуме ввырос неказистый пластмассовый город… и зажил своей непритязательной жизнью, ужасая старших членов семьи, больше всего бабушку. Хорошо, что ей не была присуща излишняя религиозность, иначе старушка вмиг обнаружила бы во внуке демонов, верховодить которыми мог только демон войны, опираясь на мощь и выучку вооруженных людей из олова.
Единственным, зато преданным и последовательным поклонником моего искусства «строительства сцен» был Шумпоматери. Иногда, если старших не было дома, я позволял ему забираться с ногами на оставшуюся незанятой часть подоконика – тогда можно было смотреть в аквариум сверху, – и это для него было лучше фруктового мороженного в бумажном стаканчике, с палочкой, за семь копеек; я видел.
– Придумай себе тоже что-нибудь такое, – в очередной раз убеждал я друга. Подумаешь, аквариума нет – прямо на подоконнике сделай, у вас подоконники маленькие. Даже еще лучше будет, я помогу, хочешь – половину солдатиков забирай… Или треть.
– Я уже думал, – Шумпоматери смотрел на мою «сцену» и даже не повернулся. – На подоконнике будет неправильно… Подоконник, – это же не фантазия. Подоконник, он же здесь, у нас… Как ты не понимаешь! А здесь – неинтересно.
Теперь же, благодаря изобретательности моего ума, у него появилась возможность не только создать свою собственную сцену-фантазию, но больше того – стать её частью, пусть ненадолго.
В качестве мирового океана был выбран мальчишечий туалет на втором этаже школы – за высоченное окно в торце, а главное – внутреннее расстояние между рамами в полметра, а то и больше.
«Старая вещь… Вещь! – мечтательно шептал Шумпоматери, оглаживая выкрашенную белым могучую раму. – Как твой аквариум. Такая не подведет.»
На первом этаже тоже был туалет и окно, такое же точно. По правде сказать, его я и имел ввиду, когда корпел над планом, но умный Шумпоматери сказал, что забор, выкрашенный пачкающейся белой лохматой известкой, чтобы дети на переменах не облокачивались, «убивает всю перспективу». Он вообще довольно часто говорил умные слова, вызывавшие у меня неожиданные ассоциации. В тот раз я вспомнил как в кино расстреливали молодогвардейцев, и кивнул другу. Шумпоматери был очень требователен к своей «сцене», он хотел от нее совершенства. Наверняка и словом пользовался другим – не «сцена», потому что не любил повторять за кем-нибудь, вечно свое придумывал. Со мной, правда, на этот раз придумкой не поделился. Я не обиделся, знал – потом все равно скажет, но уже и сам догадался, что это «фантазия». Шумпоматери выговорил это слово как-то совершенно не к месту, но с придыханием, осторожно, воспросительно, будто с бабочкой разговаривал, опасался что спугнет
Спорить по поводу этажа я не стал, тем более, что предстояло обсудить еще ворох деталей, распределить обязанности по добыче необходимого реквизита, назначить день, определить час… Если честно, то в идее с первым этажом я и сам обнаружил изъян, там рядом библиотека и медпункт, вечно кто-нибудь ошивается, хотя медпункт – это скорее плюс.
ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ
Шумпоматери был Ихтиандром уже по щиколотку. Он стоял в серых носках, насосавшихся влаги до полной потери формы и серебристом новогоднем костюме космонавта, только без шлема. Временами он мелко вздрагивал – вода, бурно вытекающая из пропущенного через открытую форточку шланга, была холодной и с каждой минутой становилась все холоднее.
Сперва, когда внутреннее окно еще было открыто, Шумпоматери встал лицом к городу или к «перспективе» как он выразился сам, и тут же возненавидел ее, волчком крутнулся на месте, жалея, что не согласился на первый этаж с видом на забор. Сейчас он старался не думать о страшной высоте за спиной. Увиденная мельком картина схватилась в мозгу, как пальцы, испачканные клеем «Суперцемент», и даже с открытыми глазами и видом на курносые писуары он всё равно летел вдоль трамвайных путей вплоть до площади Октябрьской революции, где все заканчивалось трагически и необратимо. Закрывать глаза вовсе не стоило, это он чувствовал и без экспериментов. Шумпоматери старался реже моргать.
«Чего это он так таращится – думал я про себя, но приставать с вопросом к приятелю не решился. – Наверное, от холода». Ко всему прочему, стекло было толстым, вода шумела, а громко кричать не стоило – услышит ещё кто-нибудь. И без этого на душе было неспокойно. Вроде бы и табличка «Ремонт» на дверях туалета красуется, швабра блокирует изнутри дверные ручки, а неспокойно.
Уроки в их пятом «А» давно закончились, конец перемены для старшеклассников отзвонили минут двадцать назад и свежий табачный дух еще не успел окончательно выветриться из туалетной комнаты.
«Хорошо было бы еще дыма между рам напустить, – подумал я и пожалел, что Шумпоматери такой ярый, «идейный» борец с курением. Божится, что ни разу не пробовал; поэтому, наверное, такой бескомпромиссный. Отношение к табаку было единственным, что нас разделяло. При Шумпоматери я не курил и даже на прошлой неделе выдержалсдержался, не похвастался, что стащил у отца пачку «Трезора», припрятанную теперь в подъезде за батареей. Мой друг обещал, что «честно заложит» меня с курением родителям, если увидит, а я другу доверял, дружбы без доверия не бывает. Из-за него чуть не до самого окончания школы курильщик из меня был не ахти какой, слишком много времени мы проводили вместе.
Когда Ихтиандр оказался погруженным по грудь и с трудом растягивал в улыбке посиневшие губы, вода, с самого начала сочившаяся на стыках рамы, полилась наружу сильнее. Меня это не беспокоило – прямо под подоконником она исчезала под решеткой, закрывавшей сточное отверстие в кафельном полу. Кто же в минуты триумфа думает о том, что происходит снаружи, на улице?
ДОЛГ ВЕТЕРАНА
Учителю труда или Трудовику, как для простоты его называли в школе, в очередной раз стало душно, тесно, а главное сильно муторно на рабочем месте. Располагалось оно в мастерской, выстроенной в углу школьного двора, недалеко от торца основного здания. От того самого торца, в котором находились мальчуковые туалеты. К одноэтажному зданию барачного типа и тянулся пресловутый белый забор, повлиявший на решение Шумпоматери подняться этажом выше, о котором он уже перестал жалеть – холодно было так, что все страхи превратились в кристаллы льда, не таяли, выпали в осадок и не собирались растворяться.