В постели с Президентом
Шрифт:
Гвен мигнула.
— Моя очаровательная приемная дочь, — сказал Лерой. — Грэйс, это мисс Форрестер.
— Твоя подружка? — спросила Грэйс, не отрываясь от стрижки ногтей. — А настоящее имя у нее есть?
— Ты знаешь, что я не люблю это слово, — сказал Лерой. — Моя любовница. Люди, чьи моральные устои не поколеблены плохим воспитанием называют ее — м'эм. Гвен, почему бы тебе не сказать чего-нибудь?
— Очень рада, — сказала Гвен. — Грэйс, не так ли?
— Грэйс, не так ли? — изобразила Грэйс трансатлантическое произношение Гвен. — Да,
— Кого-то надо бы отшлепать, где там твоя попа, — сказал Лерой, направляясь в кухню.
— Он извращенец, — сообщила Грэйс. — Надеюсь, вы знаете. Вам нравятся копы?
— Ага, — подтвердила Гвен. — Что-то, наверное, с униформой связано. Возбуждает.
— Эй! — крикнула Грэйс по направлению кухни. — Ничего если я позвоню Джейку?
— Я тебя утоплю в пруду! — откликнулся из кухни Лерой.
— Ну и пошел [непеч. ]! — крикнула Грэйс. И повернулась к Гвен. — Это нечестно. Он приводит сюда свою продружку в мой день, а мне никого нельзя приводить. Это жестоко. Он очень жестокий.
— Не стриги впритык, — сказала Гвен. — И клиппер этот твой, которым ты стрижешь — это просто ужасно. Подожди. — Она порылась в сумке и вытащила элегантные загнутые ножницы для ногтей.
Грэйс сразу оценила эти ножницы. Осмотрев их внимательно, она сказала:
— Ого.
— Я понятия не имела, что у него есть приемная дочь, — сказала Гвен, боясь назвать Лероя по имени — любому. — Извини.
— Все нормально, я под ногами никогда не болтаюсь, — заверила ее Грэйс. — Могу тебе все рассказать о его подружках.
— У него их много?
— Немало. Несколько.
Лерой материализовался возле Гвен со стаканом скотча в руке.
— Не слушай ее. Она очень хорошая девочка, но иногда на нее находит, и она притворяется инфернальной сукой, особенно когда ей скучно.
— Я не притворяюсь, — возразила Грэйс. — Я и есть инфернальная сука. — Подравняв ноготь ножницами Гвен, она добавила, — Эй, вы тут будете ночевать вдвоем?
— Нет, — сказала Гвен.
— Нет, — сказал Лерой. — Извини. Я забыл, что сегодня четверг. — Он повернулся к Гвен. — Четверг — это святое. Выхода нет, нужно взять ее с собой.
— Взять с собой? Ты шутишь.
— Нет.
— Зачем?
— По двум причинам. Мы с ней проводим недостаточно времени вместе, это первая. Думаешь ходить по городу, ожидая, что какой-нибудь снайпер выстрелит тебе в голову — опасно? Вот подожди, узнаешь, что будет, если оставить Грэйс одну в этой квартире. И это вторая причина. Не желаю, чтобы у меня в доме устраивали оргии. Грэйс, едешь с нами, будут приключения.
— Ты с ума сошел, — сказала Гвен. — Она ни в чем не замешана, и она ребенок. Думай головой!
— Я и думаю.
— Нет, — настаивала Гвен. — Слушай, ты не имеешь права, в конце концов. Алё! Очнись! Что с тобой!
— Если ты заботишься о морали несчастного ребенка, то поздно. Она уже один раз делала аборт…
— Вранье, — сказала Грэйс. — Ты знаешь, что это полная [непеч.]. Нечего верить всему, что говорит
— В полицейских делах нет морального аспекта, — продолжал Лерой. — Мы делаем то, что нам велят. У нас иммунитет. Присоединяйся к клубу. Грэйс, найди какую-нибудь сумку в… тебе лучше знать, в каком шкафу… и напихай туда носков и трусиков. Возможно, мы проведем три или четыре дня в провинции.
— А как же школа? — спросила Грэйс. — Присутствие предмета твоей любви вскружило тебе голову, — добавила она по-французски.
— Ты очень помпезно говоришь, когда на французский переходишь, — заметил ей Лерой, тоже по-французски. — Помимо этого, не забывай, что предмет моей любви, как ты выразилась, знаком с данным языком, хоть и поверхностно.
Гвен засмеялась.
— Ну, хорошо, к чертям все, — сказала Грэйс по-английски. — Ты прав, мы недостаточно времени проводим вместе. Я устала и мне скучно. Чувствую себя старухой, и мама действует мне на последний оставшийся у меня здоровый нерв всю неделю. А убивать кого-нибудь будут? Я люблю кровавые потехи.
— Не предвижу таковых, — сказал Лерой, — но мы можем остановиться в каком-нибудь темном месте и я подвергну какого-нибудь прохожего пытке, специально, чтобы тебе угодить.
Снаружи раздались свистки и хохот, когда Грэйс и Гвен вышли на крыльцо, и прекратились мгновенно, когда рутинным жестом Лерой вынул автоматический пистолет и вставил обойму.
— Твоя тачка? — спросила Грэйс у Гвен.
— Нет. Моей подруги. — И Гвен добавила иронически, все больше нервничая, — Хотела бы такую иметь?
— Нет, — сказала Грэйс. — Хотела бы, чтобы мой бойфренд такую имел.
— Она же дама, — объяснил Лерой. — Она не водит.
— Дамам не положено? — спросила Гвен.
— Конечно нет. И настоящим джентльменам тоже не положено.
— Но ты же водишь.
— А я не джентльмен, — сказал Лерой, заводя мотор. — Увы. Давеча еду в метро, и стоит передо мной дура одна, прямо перед моим сидением, и нужно подняться и уступить ей место, если ты настоящий джентльмен, но я посмотрел ей в глаза и увидел в них идеологическую искру, такие бывают у журналистов и феминисток, и остался сидеть. Если ты ведешь себя так, будто у тебя есть [непеч. ] с [непеч. ], извини, я тебе место не уступлю. Так, это глупости, я не желаю.
Две машины остановились перед ними, одна за другой, на светофоре. Лерой сунул руку в рюкзак и вытащил алый полицейский фонарь. Выставив его на крышу внедорожника, он подключил провод к гнезду зажигалки.
— Би-би, — сказал он, крутанув руль вправо до отказа и взбираясь через высокий поребрик на тротуар.
Следующие пять минут они неслись так, что окружающий ландшафт смазался, как картина позднего Моне. Гвен держалась обеими руками за пристегнутый пассажирский ремень, сразу над плечом, и временами закрывала глаза. Как бывший сорванец, она любила водить машину; как дама, она любила, когда ее возили; но к отчетливо суицидным дорожным трюкам страсти у нее не было никогда.