В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
— Ротный! Мужики! — тонкий, срывающийся от возбуждения голос Туманова врывается в блиндаж, поднимает с мест его обитателей, прежде чем сам он, ошалелый, задохнувшийся от бега, вваливается в тамбур. — Мужики! Там бабский этап прибыл. Айда смотреть!
Богданов с дымоходным коленом в руках поднимается от приспосабливаемой под буржуйку металлической бочки.
— Поосторожней на поворотах, дядя, — в обычной своей грубоватой насмешливой манере предупреждает он. — Какие еще бабы? Чего мелешь-то?
— Ниче не мелю, — обиженно
— Тебя вообще-то куда посылали? Мы тут ждем, ждем… — Сохраняя напускной придирчивый тон, за которым в другой раз последовала бы словесная перепалка, Богданов, однако, бочком подвинулся к висевшей на гвозде шинели, поправил под ремнем складки гимнастерки.
— Точно своими глазами видел или сорока на хвосте принесла? — появляясь в двери, требовательно переспрашивает Павел, не менее остальных заинтригованный Тумановеким известием: до сих пор о женщинах-штрафничках слышно ничего не было.
— Как есть своими. Вот те крест!… — Витька истово перекрестился.
— Ну, смотри, если что, — пригрозил Павел. — Богданов тебя точно любить Родину научит, а я сделаю вид, что не заметил.
На площадь к штабу отправились втроем. Тимчука Павел оставил на хозяйстве, приказав вызвать к его приходу Ведищева.
Дождь прекратился, после полудня разъяснило, заметно потеплело. Витька, поспевая следом с Богдановым, все частил и божился, уверяя, что говорит как есть чистую правду, ничего не сочиняет — вот увидите! — а Богданов, занудливо противясь, грозился в ответ праведной местью, если тумановская простота снова окажется на поверку пустым брехом.
На площади у братской могилы уже толпился и гомонил любопытствующий народ. Все поглядывали в сторону штаба, где против крыльца стояла коротенькая — человек двадцать — шеренга солдатского строя. И правда женского.
— Во, бабы! Видите? — обрадовался за спиной Туманов. — Чё я говорил?
Приметив издали в одиночку перекуривавшего соседа — командира первой роты капитана Федора Корниенко, Павел направился к нему.
— Что за цирк?
— Медперсонал. Санинструкторы.
— Тьфу, черт! А мне сказали — штрафнички.
— Кто тебе такое сбрендил? Кстати, с тебя причитается.
— Заглядывай после отбоя. Сто грамм наркомовских, так и быть, выставлю.
— Наркомовскими не отделаешься, — блеснул золотым зубом Корниенко. — Сто грамм — это за звание. А за должность — готовь коньячок.
— Идет.
— А ничего вон та деваха, смотри! Младшенький лейтенантик которая.
— Эти б ножки да мне на плечи! — поддержал сзади чей-то мечтательно-стонущий голос.
— Пиши заявку комбату. Красавец мужчина, два ордена — не откажет. К третьему представлен. — Павел намекнул на третий орден — Красного Знамени, к которому Корниенко вместе с командиром пятой роты Доценко был представлен. Оба, кстати, двумя неделями раньше получили очередные, капитанские, звания.
Корниенко уловил его потайную тоску:
— Не плачь, скоро и ты свой назад получишь. А может,
Павел не лукавил. Корниенко и впрямь красавец мужчина. Яркий тонколикий брюнет, черноглазый, с удивительно чистой, нежной, прямо девичьей кожей лица, отливающей после бритья глянцевой синевой. Со всех сторон благополучный. На фронте два года, и ни единой царапины. Семья — жена с дочерью как жили до войны в родительском доме в Челябинске, так и живут.
— Где же комбат-то?
— У себя. Прихорашивается, наверно.
Ожидание затягивалось. Минуты шли, а комбата все не было. Наконец он появился на штабном крыльце в сопровождении начальника связи старшего лейтенанта Зобова и командира взвода охраны Сачкова. Спустился по ступенькам на землю, к строю прибывших медиков.
— Товарищ майор, — выступила вперед старшая команды с погонами старшего лейтенанта медицинской службы, — команда медперсонала в количестве восемнадцати человек прибыла в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы. Старшая команды старший лейтенант Ирина Маркина.
— Вам, старший лейтенант, известно, что вас направили в штрафной батальон? — тихо, но различимо, качнувшись с пятки на носок, вкрадчиво спросил комбат.
Площадь затаила дыхание.
— Так точно. Известно.
— О том, что солдаты — бывшие зэки, вы тоже знаете?
— Да, знаем. Но мы медики, должны оказывать медицинскую помощь всем, кто в ней нуждается. Это наш долг.
— Про клятву Гиппократа и про долг мы тоже наслышаны, — взгрустнул Балтус. — Но штрафной батальон потому и штрафной, что личный состав как раз преданностью долгу и не отличается. А потому первым, кому потребуется здесь помощь, так это вам. А у меня нет ни лишних людей, ни лишнего пулемета, чтобы обеспечивать вашу охрану. В штрафном батальоне нужны медики-мужчины. Вам и вашей команде, товарищ старший лейтенант Ирина Маркина, здесь не место. Возвращайтесь назад и доложите своему начальству: комбату Балтусу вы не нужны!
Так обмануться в ожиданиях! Площадь взроптала. Такой подлой неблагодарности простить комбату она не могла.
— Эх, комбат! Ну, комбат! — застонал за спиной знакомый голос, тосковавший раньше по женским ножкам. — Не надо, видите ли, ему! Может, и не надо… А нам чего? Яйца уже квадратными стали, по пуду весят_.
— Как пулю в лобешник закатать, так это он ментом. Раз — и в дамках! Гад натуральный… Бесплатно же дают!
— Не-е, ты погляди! Глянь, глянь, чего делает, вражина, а?! Издевается!…
Балтус между тем с непроницаемой маской на лице медленно прошелся вдоль шеренги медиков, пристально вглядываясь и отыскивая в лицах одному ему понятные физиогномистические приметы.
Возвратясь к середине строя, указал пальцем:
— Вы, вы и вы! Три шага вперед.
Из строя вышли две самые возрастные и внешне невыразительные особы, а также третья — бесполое мужеподобное существо с плоским, азиатским типом лица и мощным квадратным — метр на метр — мужским торсом.
— Вы кто, представьтесь, пожалуйста, — обратился к ней Балтус