В прошлом веке…
Шрифт:
Так было всего пару дней назад, а тут наступил праздник – Христово Воскресенье, и отступили все мокрые мрачные и холодные силы. Природа откликнулась навстречу своим праздником: в воздухе запахло первой слабенькой зеленью, распустились пушистые «зайчики» на тале, они тоже местами зацвели, медово запахли, и к ним налетели со всех сторон специальные пчёлки. Не знаю, по каким делам в то воскресенье я оказался на переправе. Но, по обыкновению, покрутился, поотирался возле дяди Карпа, чтобы пустил он меня за вёсла.
Ну, Праздник! Как меня не пустить. И я несколько раз
В этот день на Илеке лодка опрокинулась. Кто там был за вёслами – не знаю. Лодка подходила к берегу, весло уткнулось в песок… Погиб маленький мальчик. Лодка опрокинулась и накрыла его сверху. Поэтому его не могли сразу найти. А так – всех разнесло течением, но берег был близко, и пассажирам удалось выбраться…
В конце мая Илек мелел настолько, что лодка была уже не нужна.
Её вытаскивали на берег, отвозили в совхоз, где возле кузницы она лежала до следующего половодья.
Лодки не было, моста не было тоже. Мост сооружали позже. Вначале – пешеходный, из досок, потом делали насыпь, укладывали брёвна, и через мост уже могли проезжать машины. А до этого времени и школьники, и рабочие с завода ферросплавов перебирались через Илек вброд. Вода, конечно, ещё не парное молоко, но потерпеть можно.
У меня скоро были каникулы. Обычно я один ходил из школы домой, а тут как-то получилось, что с одноклассницей, Надькой Баныкиной. Жила она в «посёлочке», отдельно от нашего совхоза, поэтому «просто знакомые», «просто одноклассники» – и всё.
Подошли к Илеку. Нужно, однако, переходить.
Я снял штаны, сложил их аккуратно, взял в другую руку свой и Надькин портфель и пошёл вперёд. Идти было недалеко: Илек уже превратился просто в широкий ручей, мелкий, с осветлевшей водой. Я стал выходить на противоположный берег. Надька шла следом, я оглянулся посмотреть – как она там? Надька переходила небольшое углубление у самого берега и высоко подняла юбку. Голые ноги, маленькие трусы в бледный розовый цветочек.
А я ещё никогда не дотрагивался до девчонок. И не «дружил» и – ничего. Я их не знал и вблизи, можно сказать, не видел. Потом – зима, одежды… Шубы, валенки, сапоги, всю зиму видишь у одноклассников только лицо из одежды, а тут…
А тут, сразу – длинные белые девчачьи ноги, трусы…
Надька делала в воде по песчаному дну осторожные шаги и, поймав мой взгляд, улыбнулась…
А мне тринадцать лет, ёлки! Кровь напополам с гормонами!
Да и зрелому мужчине – каково бы ему было, если бы, даже летом, посреди улицы, девчонка бы перед ним юбку подняла?.. Он бы сразу соляной столб превратился!..
Но у нас, у мальчишек в тринадцать лет, организмы крепкие.
Я и виду не подал, что у меня в тот момент внутри Хиросима грохнула.
Я спокойно вышел на берег.
Следом за мной и Надька. Вода даже не дошла ей до трусов, не замочила.
Половодье
Илек опять стал мелким.
А послезавтра уже наступило лето…
Муравей
Первая прополка на помидорах – восемьсот квадратных метров. Вторая – тысяча. Это – норма. Считается, что второй раз полоть легче. Кто выполнит норму – получает два рубля пятнадцать копеек.
На поливе нормы другие: первый полив – четыре тысячи квадратных метров, второй и последующие – пять.
Поливщикам хорошо платили: за норму три рубля шестьдесят копеек. Большой насос качал воду издалека, из Илека, оттуда по глубокому валу (так у нас называли арык) вода приходила на поля Растсовхоза. На три – четыре тяпки. Это значит, на три – четыре поливщика. Земляной вал-арык в ширину мог быть до полутора метров, в нём можно было спокойно искупаться в летнюю жару.
Вал быстро зарастал травой, его чистили острыми тяпками. И на это тоже были нормы. Восемьсот метров, тысяча…
Мне тринадцать лет. После седьмого класса мама посоветовала мне пойти в совхоз на заработки. Всё равно каникулы, делать нечего! Я представил себе, что уже через месяц у меня появятся совсем уже дурные деньги, на которые я могу себе купить!.. И тут я просто терялся. Я даже не представлял, что я смогу купить на те деньги, которые заработаю!
Ну и вот я в поле. Не я один. Вокруг около десятка совхозных женщин. Растениеводство в нашем совхозе держалось почти исключительно на женщинах. Они пололи, выращивали рассаду, перебирали в холодных подвалах картошку. Мужчины были учетчиками, бригадирами, шофёрами. В середине шестидесятых мужчин ещё в стране было мало… Ну и, значит, я в рядах рабочего женского класса.
Вокруг пыль, жара. Прямые, жёсткие лучи казахстанского солнца. Женщины в поле – это такие пчёлки. Которые всё время работают, работают. И для них, кажется, нет никакой жары, нет этих огромных площадей, заросших сорняками. Сейчас туда, где жарко, опасно, трудно, пускают роботов. Нанотехнологии. Оглядываясь в шестидесятые, я начинаю думать, что в тех женщинах моего детства были установлены специальные наночипы. Чтобы работать весь день, когда на солнце пятьдесят градусов и не падать в обморок. Чтобы выполнять, а иногда даже и перевыполнять эти нормы в тысячи квадратных метров. Чтобы вечером те из них, которые ещё девчонки, успевали выкупаться, накраситься и прибежать в клуб на танцы…
Я, среди этой компании, был единственным мужчиной. Ну, и, старался, если не идти впереди всех со своей тяпкой, то хотя бы не отставать. Что оказалось делом не только трудным, но и для меня неподъёмным. Всё-таки норма в восемьсот метров, по моим ощущениям, была великовата.
Слегка отставая от основной группы всё дальше и дальше, я кое-как дотянул до обеда. Перекусить сели тут же, на планке помидоров. Вокруг – ни кустика, ни клочка тени. Достали свои свёртки. Бутерброды, бутылки с молоком, чаем. Хиханьки всякие, хаханьки. Шутят наноженщины, будто сидят где-нибудь на пляже, где море, пальмы, чайки…