В пыли этой планеты

Такер Юджин

Именно здесь происходит вмешательство более поздних философов, испытавших влияние мистической традиции. Показательный пример — понятие воли у Шопенгауэра. Главный труд Шопенгауэра — «Мир как воля и представление» — пересматривает кантовское различение между миром, как он является нам (phenomena), и миром в себе (поитепа). Последний для Канта философски необходим, но он никогда не может быть познан. Он служит лишь для того, чтобы обозначить нечто «извне», которое мы как человеческие существа осмысляем, знаем о нем, но которое всегда остается по ту сторону человеческого знания. В системе Канта мир-в-себе гарантирует, что мышление не сводится к идеализму.

Несмотря на все свое пессимистическое ворчание, Шопенгауэр остается оптимистом в том, что мир-в-себе может быть познан человеком. Как мы отмечали ранее, Шопенгауэр закрепляет за Кантом мир, каким он является нам, в термине Vorstellung (представление). Но это только знак, указание на что-то еще, что — в чем уверен Шопенгауэр — является миром-в-себе, который называется Wille (воля).

Но как Шопенгауэр может утверждать это, если мир-в-себе никогда не может быть познан, не став миром-для-нас? Конечно, термин «воля» не имеет здесь практически ничего общего со скучным миром человеческих нужд и желаний. Но что это тогда? Ницше, один из величайших адвокатов и острейших критиков Шопенгауэра, говорит, что утверждение Шопенгауэра основано лишь на «поэтической интуиции», — и по определению оно никогда не может быть окончательно доказано.

Пытаясь описать Wille как мир-в-себе, Шопенгауэр прибегает к терминологии силы, потока, течения, процесса, мощи и динамики, хотя ни один из этих терминов не используется последовательно. Ничто не склоняет Шопенгауэра к выбору пантеизма, который встречается в натурфилософии его современников — Шеллинга и Гегеля (о них он высказывался лишь с насмешкой). Вместо этого Шопенгауэр вновь и вновь прибегает к риторике основы и безосновности. В одном из своих пессимистических фрагментов он отмечает, что «все в жизни говорит нам, что человеку суждено познать в земном счастье нечто обманчивое, простую иллюзию. Задатки к этому лежат глубоко в сущности вещей» [161] . Для Шопенгауэра опыт страдания и скуки, сменяющих друг друга, приводит к этой парадоксальной основе, которая полагается больше на «поэтическую интуицию» мистика, чем на логический силлогизм философа.

161

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: Т. 2. С. 481.

Но Шопенгауэр предлагает еще одно, более строгое понятие основы в ходе обсуждении воли как мира-в-себе. Слепая, анонимная, безразличная к нашим нуждам и желаниям воля никогда не может, согласно Шопенгауэру, иметь постоянную основу — ни в терминах человеческого опыта, ни в терминах человеческого знания, — потому что «всегда останется, как нерастворимый осадок, то содержание явления, которое нельзя свести к форме последнего и которое поэтому нельзя объяснить из чего-нибудь другого по закону [достаточного] основания» [162] . И еще: «Основание можно всюду указывать только для явлений как таковых, для отдельных вещей, но никогда его нельзя искать для самой воли...» [163] .

162

Шопенгауэр А. Мир как воля и представление: Т. 1. С. 118.

163

Там же. С. 149.

Обращаясь к термину «достаточное основание», Шопенгауэр подспудно взывает к миру-в-себе, взятому без морально-теологических рамок, которые ограничивали Бёме. Закон достаточного основания, давний фундамент западной философской мысли, утверждает, что всё сущее имеет основание для своего существования. Это основа, почва философии. Обсуждая волю в терминах закона достаточного основания, Шопенгауэр предполагает, что мир в буквальном смысле не имеет основания, ибо «в каждой вещи в природе есть нечто такое, чему никогда нельзя найти основания, указать дальнейшую причину, чего нельзя объяснить» [164] . Этот пункт является не только пределом философии, как то полагает закон достаточного основания, это также и кардинальный пункт, на котором держится мистическое мышление. В этой точке любая основа может обратиться в безосновность: «... принцип бытия мира не имеет решительно никакого основания, то есть представляет собой слепую волю к жизни, а эта воля как вещь-в-себе не может быть подчинена закону основания» [165] .

164

Там же. С. 118.

165

Шопенгауэр А Мир как воля и представление: Т. 2. С. 486.

Именно здесь присущий проекту Шопенгауэра мистицизм раскрывает себя, — разве что Шопенгауэр указывает не только на христианский мистицизм, но и на мистические течения в индуизме и буддизме. Несмотря на ошибочное понимание буддистской «пустотности» (sunyata, или шуньята), обращение Шопенгауэра к мистицизму позволяет ему поставить проблему безосновности как проблему человека. Задача Шопенгауэра — помыслить мир-в-себе вне человеческих рамок, за вычетом любого антропоцентричного и даже антропоморфного опыта.

Если, как предполагали Бёме и Шопенгауэр, мистическое мышление тесно связано с основой, тогда мы оставим последнее слово за Догэном, японским монахом и основателем школы дзен-буддизма Сото. Около 1227 года Догэн, возвратившись после своего просветления на горе Тяньтун, начал писать пособие по медитации,

известное как «Фукан дзадзэн-ги», или «Общие принципы Дзадзен». Начальные страницы учебника, который сегодня существует в нескольких версиях, изображают мастера «неподвижно сидящего» в медитации. Однако монаху-послушнику кажется, что основательность, с которой сидит мастер, вступает в противоречие с практикой медитации над ничтойностью, не требующей для себя никакой основы. Фактически изложение Догэном этой истории предполагает, что именно мистический опыт является основой для безосновного, мышлением о немыслимом: «Посидев некоторое время, монах спросил великого мастера Юэ-шань Хундао: „О чем Вы думаете, сидя в неподвижности?“ Мастер отвечал: „Я думаю о недумании“. На вопрос монаха: „Как можно думать о недумании?“ мастер отвечал: „Недумая“» [166] [167] .

166

Цит. по: Лой Д. Р. Мертвые слова, живые слова и целебные слова: Идеи Догэна и Экхарта / пер. с англ. И. Сиренко // Догэн. Избранные произведения. М.: Серебряные нити, 2002. С. 266.

167

Dogen's Manuals of Zen Meditation, trans. Carl Bielefeldt (Berkeley: University of California Press, 1990) p. 147; кавычки переводчиков удалены для облегчения чтения.

СТАНСЫ III

Температура удерживает жизнь, В вечной мерзлоте, Миллионы лет в состоянии спячки или Миллионы лет в состоянии разложения. Сохранение постоянной температуры В термостойких пещерах Оптимально для жизни Любых бактерий, архей или грибов. Амеба Echinamoeba thermarum живет При оптимальной T _opt > 50°С и является Одним из немногих действительно термофильных эукариотов Земной неантропогенной среды. Эти среды богаты такими элементами, Как мышьяк (As), сурьма (Sb) и Ртуть (Hg), так что термостойкие поверхности При испарении также имеют Повышенную соленость и, следовательно, Обитателей-галофилов.

Комментарий к Планетам. Этот фрагмент обращается не только к естественной окружающей среде нашей планеты, но и к ее материалу, веществу и «температуре». С точки зрения науки сама планета является содержимым этой атмосферы. С точки зрения поэзии атмосфера парадоксальным образом является исключением из планеты. Но как планета может быть исключена из атмосферы, особенно когда общеизвестно, что именно последняя является производной от первой?

В загадочном тексте, озаглавленном «Переполненная планета» и опубликованном в 1958 году, Жорж Батай предпринимает нечто неслыханное в мистической традиции: он пытается постичь не-человеческую мистику, которая отрицала бы все виды антропоморфной персонификации. Рисуя «планету переполненную смертью и богатством», Батай слышит анонимный безличный «крик», «пронизывающий облака». Пребывая под этими облаками и на этой планете — и планеты, и облака должны пониматься в буквальном смысле, а не метафорически, — Батай, не без оттенка двусмысленности, замечает, что «знание — это согласие организма и среды, из которой тот возникает» [168] . Мы даже можем прочесть эту фразу так: именно приспособление окружающей среды к организму в конечном итоге конституирует знание.

168

Georges Bataille, “La Planete Encombree,” Oeuvres Completes XII (Paris: Gallimard, 1998), pp. 475-77. Статья была впервые опубликована в La Cigue no. 1 (1958) и переведена как «Переполненная планета» (The Congested Planet) в: The Unfinished System of Nonknowledge, ed. Stuart Kendall, trans. Michelle Kendall and Stuart Kendall (Minneapolis: University of Minnesota Press, 2001). Выражение «planete encombree» может быть также передано как «захламленная планета» (cluttered planet).

Сказав это, Батай отмечает, что «ставка знания открывает два пути». Первый, возможно, вполне ожидаемый — путь инструментального знания. Батай, однако, преподносит его как философскую и мифологическую потребность в корреляции между организмом и окружающей средой (что в действительности оказывается приспособлением последней к первому). В тот же момент организм оказывается этим «безусловным полетом» от возможного к «невозможному, которое его окружает». Но знание возникает лишь в силу обратного превращения невозможного в возможное, непредсказуемого в предсказуемое. «Рискованный полет» превращается в «мудрый расчет».