В районной больничке рядом с Москвой
Шрифт:
Пока медсестра переодевает мальчика, иду в операционную, моюсь (в смысле обрабатываю стерильно руки), тоже переодеваюсь. Операционная медсестра Люда, с которой мы знакомы сто лет (еще с тех пор, как я работала санитаркой), уже, конечно, в курсе всей истории.
— Что делать-то будем, Оль?
— Работать. Что ж еще?
— Убьют ведь, — как о чем-то само собой разумеющемся говорит Люда.
“Это точно”, — про себя соглашаюсь с ней, а вслух произношу:
— Да, ладно тебе! Что они — совсем без мозгов?
“Совсем”, — наверняка думает про себя Люда, а мне отвечает, вздыхая:
— Может, остатки где и найдутся.
Продолжая
В операционную стремглав входит врач-анестезиолог. Эта маленькая женщина в любое время суток энергична, будь вызов в двенадцать ночи, в три или пять утра. Необъяснимый факт с точки зрения физиологии.
— Странная компания будет вас ждать после операции, Ольга Павловна, — говорит Инесса Петровна после того, как мы поздоровались. — Пытались меня заменить, да некем. Вероятно, предполагают, что при наркозе необходима мужская сила.
Мы с Людой вежливо посмеялись.
Но вот на каталке привезли мальчика, уложили на операционный стол. Он все так же молчалив и спокоен. Удивляясь таким качествам у пятилетнего ребенка, переглядываемся с анестезиологом и медсестрой.
— Я сейчас тебе введу иголочку в руку, чтобы лекарство подействовало и тебе бы не было больно. Ты только не дергайся, хорошо? — ласковым голосом обратилась Инесса Петровна к мальчику.
Он только кивнул головой. “Ну и ребенок!” — в который раз подумалось мне.
Но вот лекарство начало действовать, мальчик закрыл свой, теперь единственный, глазик. Еще некоторое время ушло на интубацию (введение специального катетера в трахею — дыхательное горло — и соединение этого катетера с аппаратом искусственного дыхания). Через несколько минут Инесса Петровна махнула мне рукой: “Можете начинать”.
Честно говоря, начинать мне совсем не хотелось. Даже когда в отделении бывали плановые больные, которым в результате разных причин необходимо было удалить один глаз, я всегда старалась всякими хитростями, чтобы эту операцию делали другие врачи (некоторые, наоборот, любят энуклеацию!). Но сейчас никого больше нет, а на столе несчастный ребенок. Аккуратно снимаю наложенную мной же повязку на травмированном глазу. Засохшие было кровяные корочки сдираются и кровотечение возобновляется. Люда быстро промакивает кровь специальным тампоном, но это мало помогает: кровоснабжение век и глазного яблока довольно обильное, и при травмах кровотечение всегда выраженное. Сначала необходимо зашить раны век, поэтому на остатки глаза кладу большой марлевый тампон и просто прижимаю его пальцем. Из глаза больше не кровит. Затем мой палец меняем на палец медсестры, а я приступаю к ушиванию век. На веках раны, как мы говорим, “хорошие”, то есть края ран сопоставляются без недостатка кожи. Хоть в этом повезло.
Люда постаралась: нашла у себя в “заначке” тонкую иглу и тонкие нитки, а обычно в “цитовом” (то есть “срочном”) хирургическом комплекте старые тупые иглы и странного размера нити. Шьется легко, кожа тонкая, но эластичная — не рвется под пинцетом. Шовчик получился чисто косметический! Хотя для нашего пациента это слабое утешение.
Все возможные причины для оттягивания неприятной для меня процедуры удаления глаза закончились. Надо приступать. Смотрю на Инессу Петровну: “Как наркоз, позволяет?”. Она понимает меня без слов и также без слов просто кивает головой. Люда убирает свой уже онемевший большой
Завожу ножницы под зрительный нерв. Чик — и готово, но почему-то медлю. Нет, чудес не бывает, наркоз идет, надо работать. Чувствуя себя злодеем, я делаю это последнее движение. И в тот же миг (как возмездие!) неожиданный удар в закрытую дверь операционной отражается громом от кафельных стен. Дверь распахивается, в операционную влетает отец мальчика. Никто ничего не успевает сообразить. И только Люда чисто рефлекторно кричит:
— Куда в ботинках в операционную!? — крикнула и сама испугалась.
— Что?! Ботинки?! Мать вашу!.. — мужчина резким движением ног сбрасывает сначала один, потом другой ботинок, которые летят в разные углы операционной, по пути сбивая что-то стеклянное и бьющееся.
У меня шок. Натуральный шок.
— Где мой мальчик? Я его забираю! Я его отвезу в Москву! Там не такие сикильдявки, там настоящие врачи, там сделают глаз моему сыночку!
Как через вату слышу крики ненормального папаши. Вижу, как он бросается к операционному столу, сдергивает простыню с ребенка, задевает при этом столик с инструментами. Инструменты со звоном ударяются о каменный пол. Я не в силах двинуться с места, помешать этому безумию.
И тут встает Инесса Петровна:
— Прекратите! Ребенок под наркозом! Так нельзя — вы его убьете!
Последняя фраза оказалась барьером, который смог остановить разбушевавшегося отца.
Что же на него нашло? Оказалось, пока мы оперировали, Наденька решила пококетничать с нашими “гостями”, показать им, какой она знающий специалист. И сделала “доброе” дело: сказала папаше то, чего не решилась сказать врач. А именно: “Теперь вам надо будет найти красивый протез для мальчика, я даже могу сказать где”. Не успела. Дальше отец ребенка слушать не стал. Эти врачихи ему с самого начала не понравились. Ну, ничего, уж в Москве-то все будет как надо!
Вот так начинался ураган, в эпицентре которого мы оказались.
После слов Инессы Петровны возникла пауза. Никто не знал, что делать дальше. Операционная медсестра в ужасе от вида разбросанных (и наверняка поломанных) дорогих микроинструментов (она ведь за них материально ответственна!), обо мне уже сказано, анестезиолог в замешательстве — продолжать или нет наркоз (без согласия отца — уголовное дело), ну, а сам отец в недоумении: он же хочет как лучше, а ему говорят: “можете убить”.
Первой опомнилась опять Инесса Петровна:
— Говорите быстро: продолжать операцию или нет? — обратилась она к мужчине.
— Какая операция!? Я забираю сына в Москву, — почему-то гордо отвечал отец мальчика. Мол, вот мы какие “крутые”: хотим — здесь лечим, хотим — в Москву едем.
Пришлось выводить ребенка из наркоза (это делала Инесса Петровна), накладывать специальную повязку на глаз (это делала я — как в тумане), и все это в присутствии весьма довольного собой папаши. Причем он не просто наблюдал, он еще указания раздавал: