В режиме отладки
Шрифт:
— А, инспектор Макргей! — оживился тот, — а мы вас заждались.
— Рад за вас, — буркнул Макгрей, — а что здесь, собственно, случилось?
— Резня, — коротко и емко ответил офицер.
— Могу я видеть место преступления? — инспектор с трудом сохранил профессиональное самообладание, хотя ответ буквально ошеломил его, не хуже пыльного мешка по голове.
— Можете, — сказал офицер, — только, скорее, это не «место», а «места». Местных жителей убивали в разных местах.
— С кого начнем? — с ноткой профессионального цинизма поинтересовался Макгрей.
— Хотя бы
Впрочем, если приглядеться, в каждом можно было увидеть свои индивидуальные черты. В случае с домом Нейсбаумов таких черт было три: фамилия хозяев на почтовом ящике, сколоченный из досок лоток с намазанной белой краской вывеской «Лимонад: 5 центов», а также игрушка — гном с ружьем, в почетном карауле стоящий у крыльца.
Трупы, а, вернее, их меловые контуры, находились в супружеской спальне на втором этаже. Только не подумайте ничего пошлого или, наоборот, киношно-романтичного — смерть настигла супругов Нейсбаум вдали от кровати. На брачное ложе попало лишь несколько капель крови — да и то случайным образом. И то потому, что вышеназванной крови было много и везде — на стенах, полу, даже потолке.
— Джордж и Пэт Нейсбаум, — нудным голосом затянул полицейский, заглядывая в свой блокнот, — белые, тридцать два и тридцать один год соответственно. Время смерти… А вы что скажете, инспектор?
Что касается инспектора, то слушал он не очень внимательно, а, все больше, с умным видом разглядывал забрызганные кровью интерьеры спальни Нейсбаум. У полицейских это называется «осмотр места преступления». И многие сотрудники, особенно, молодые, считают этот процесс чуть ли не основной своей служебной обязанностью.
И только старые матерые копы, наподобие Макгрея, понимают, что проку в этом осмотре, по большому счету, нет. Едва ли невооруженным взглядом можно обнаружить что-то, что укрылось от криминалистов с их оборудованием. Эти самые копы, старые и матерые, разглядывали место преступления вовсе не для того чтобы найти какую-нибудь супер-улику — благодаря которой дело можно легко и быстро распутать. Их цели были куда более прагматичные — например, собраться с мыслями. Или просто изобразить трудовую активность, дабы не выглядеть пассивным слушателем.
— Что я скажу? — глухо отозвался Макгрей на вопрос коллеги по Департаменту, — я скажу пока только одно. Профессиональный убийца с этим преступлением даже рядом не валялся. Профессионалу хватило бы два точных выстрела, по одному в каждую голову, и в этом случае крови было бы немного. Так, пара лужиц под головами убитых. А супругов Нейсбаум убивали долго, неумело и жестоко. Бедняги, наверное, просто истекли кровью.
— Это все? — спросил офицер с блокнотом.
— Не совсем. Еще я скажу, что за два с лишним десятка лет своей службы в полиции впервые вижу нечто подобное. Перед нами, коллега, не заказное убийство, не разбойное нападение, и, уж точно, не «бытовуха». Для каждого из этих четырех вариантов затраченные усилия, так или иначе, сообразны результату. Здесь же мы имеем жестокость в чистом виде. Жестокость как самоцель. Столько кровищи могло бы быть в фильме Тарантино, но
— Фильме… кого, инспектор? — заинтересовался последним высказыванием полицейский.
— Квентина Тарантино. Не слышали о таком?
— Какой-то «макаронник», судя по фамилии…
— Нет, вроде как американец… был. Полуподпольный американский режиссер начала века, — вспомнил Макгрей, — позднее иммигрировал в Европу, откуда и радовал весь мир своими «шедеврами».
— Не слышал, — помотал головой полицейский, — говорите, полуподпольный… А сами-то откуда его знаете?
— Это не я, — пояснил инспектор, — это брат моей жены. Помешан на искусстве.
— Ладно, проехали, — отмахнулся офицер с блокнотом, — пойдем дальше? Следующими у нас идут супруги Роджер и Джанет Роквелл, белые, обоим по двадцать девять лет. Роджер убит в подвале, Джанет — в спальне.
— Погодите, — перебил Макгрей, — вы уверены, что с Нейсбаумами — все? Вы обратили внимание, что у их дома стоял лоток с лимонадом? Неужели Джордж и Пэт сами зарабатывали таким образом?
— Нет, этим занимался их семилетний сын Тимми. Единственный свидетель, кстати говоря. Это он вызвал полицию.
— Свидетель, значит, — хмыкнул инспектор, — странно, что убийца до него не добрался. И что рассказал этот… свидетель?
— Увы, ничего путного. Сами понимаете — ребенок только что потерявший родителей. Либо ревет, либо говорит о каком-то Маленьком Убивце.
— Чего-чего?
— Маленький Убивец. Человечек маленького роста, примерно четыре фута, с ножом и в маске клоуна. Если верить Тимми, именно так выглядел убийца его родителей.
— Понятно, — вздохнул Алан Макгрей, — хорошо, хоть не инопланетянин. Психологи с ним работают?
— Разумеется.
— Ладно, что там у нас дальше?
Дальше, помимо супругов Роквелл, следовали: Марта Симпсон (белая, двадцать пять лет, не замужем), Маргарет Хендерсон (белая, тридцать три года, опять же не замужем), Билл Фостер (садовник, черный, пятьдесят два года) и Элеонора Дизерс (белая, пятьдесят четыре года, разведена).
Подобно Джанет Роквелл и Пэт Нейсбаум, Марта Симпсон была убита в собственной спальне, что не только не удивило инспектора Макгрея, но и навело его на мысли о какой-то странной закономерности. Места убийства других жертв на подобные размышления не наводили, ввиду их случайного характера. Так, Билл Фостер лежал на тротуаре, Элеонору Дизерс убийца, судя по всему, застукал в туалете; что до Маргарет Хендерсон, то она умерла на лестнице, а перед этим забрызгала кровью весь первый этаж своего дома.
Собственно, ничего нового благодаря этим осмотрам Макгрей не узнал. Везде был один и тот же почерк, если вообще можно называть почерком подчеркнутую неряшливость и демонстративно-бессмысленную жестокость.
При этом, как ни парадоксально, горе-убийца не оставил ни одной улики, и вообще ничего, что помогло бы следствию. В полиции существовал вполне устойчивый стереотип, согласно которому люди, совершающие подчеркнуто жестокие и серийные убийства, стремятся к самоутверждению, и, следовательно, должны хоть чем-то обозначить свою индивидуальность.