В России жить не запретишь
Шрифт:
– Как же так? – опечалился Конягин. – Как же я без самолета? Все уже договорено, место на кладбище выкуплено, оркестр заказан…
– Тогда сам ложись в могилу вместе с внучкой. Сразу.
– Но…
– Не перебивай, Павлуша! – прикрикнул Воротюк. – Некогда тут рассусоливать. Ситуация критическая. Действовать надо.
– Я туда и назад, – взмолился Конягин. – Нельзя ведь, чтоб Ларочку без меня похоронили. Не по-людски это…
– По-людски мы жили, пока погоны со звездами не нацепили, – жестко произнес Воротюк, буравя другое ухо. – Теперь у нас одни сплошные законы военного времени. Хоть
– На острие атаки, – подсказал Конягин.
– Вот-вот. Врагов у нас не счесть, и пока они не сдали нас главкому, мы должны все опасные вопросы закрыть. Навсегда. – Воротюк оставил уши в покое, чтобы грохнуть по столу обоими сведенными вместе кулаками. – Пока твой компьютер неизвестно где болтается, не будет тебе ни похорон, ни поминок, ни других праздников. Решение окончательное, обсуждению не подлежит.
– На компьютере девять степеней защиты, – робко напомнил Конягин, по-прежнему не решаясь сесть под тяжелым взглядом начальника. – Не банка бычков в томате. Просто так не вскроешь.
– Но его уже дважды включали, Павлуша, – язвительно напомнил Воротюк. – Не где-нибудь, в Чечне. Разведка доложила: модем подсоединен к мобильнику Руслана. Он, падла, через твою персоналку в Интернет залазил.
– Ничего, до секретных файлов не докопается. Там код на коде, пароль на пароле…
– Любой хакер их как семечки перещелкает. Сегодня специалиста найти не проблема. Раньше кадры решали все, а теперь – деньги. Кто платит, тот заказывает музыку. Хоть государственный гимн, хоть похоронный марш. А у нас с тобой сплошное «Прощание славянки», трепать ее, колотить. Знаешь, какие слова на эту мелодию хорошо ложатся? В жо-опу клю-унул жареный пету-ух…
Пользуясь тем, что запевший Воротюк уставился в окно, Конягин бочком приблизился к его столу и тихонько опустился на стул, стараясь держаться как можно незаметнее.
– На Ворона выйти тоже не проблема, – сказал он, покашливая. – Маячок-то функционирует. Отправим на место пару «вертушек» и покрошим всех к чертовой бабушке.
– А компьютер? – желчно поинтересовался Воротюк. – Его другому полевому командиру подарим?
– Поручим десантникам забрать…
– Нет, ну ты от водки своей совсем уже одурел! – заорал Воротюк, выкатывая глаза и до предела напрягая голосовые связки. – У тебя ж башка не варит совсем!.. У тебя ж мозги проспиртованы, как в той кунсткамере!..
– Это ты зря, – обиделся Конягин, трогая ладонью макушку с венчиком белесых волос. – Я дело говорю, Николай.
– Дело? Дело в военной прокуратуре заведут, если облажаемся. А вдруг Ворон с компьютером исчезнет, а? Или не в меру любопытный воин решит его в кустах припрятать до лучших времен? – Кровь успела отлить от лица Воротюка, но он все еще был излишне румяным, а его чувствительный нос шевелился, как у крысы, принюхивающейся к источнику опасности. – Но хуже всего даже не это, Павлуша. Об огласке ты подумал? О том, какая вонь в округе поднимется, если, не приведи господь, «чехи» вертолет накроют? У тебя есть полномочия войсковую операцию без согласования с командующим проводить? Нет? Ну и я такую ответственность на себя не возьму, не надейся…
Выпустив пар, Воротюк как-то весь обмяк за своим
– Что же делать? – растерянно спросил Конягин. Впервые за последние часы ему стало жалко не столько бедняжку Ларочку, сколько себя самого. Перед строем под барабанный бой, конечно, не расстреляют, но и в отставку с почестями не проводят. Тоскливо сделалось Павлу Игнатьевичу, муторно. Словно объявили ему дату его собственной кончины, и дата эта была уже не за горами. – Что делать? – повторил он уже с настоящим отчаянием.
– Ты меня спрашиваешь, Белинский?
– Чернышевский, – машинально поправил Конягин. – «Что делать?» написал Чернышевский.
Воротюк этому замечанию как будто даже обрадовался, тут же оторвал пуговицу, неряшливо болтающуюся на кителе, шмякнул ее об пол и заявил:
– Ну, тогда тебе и карты в руки, коли ты такой у меня грамотный заместитель. Я с сегодняшнего дня, между прочим, в отпуске. Поеду рыбачить на Волгу-матушку, эх, хорошо… Правда, – продолжал он со злорадной ухмылкой, – через пару дней меня обратно вызовут, но это не беда, это терпимо.
– Зачем вызовут? – тупо спросил Конягин, в голове которого заворочались тяжелые, как каменные жернова, мысли.
Воротюк притворился удивленным:
– Как зачем? С тобой, ворюга, разбираться. Рапорт о твоем разжаловании подписывать. – Поднявшись из-за стола, он прошелся по кабинету, ковыряясь то в одном ухе, то в другом. Казалось, он полностью погружен в приятные размышления о предстоящей рыбалке, но стоило Конягину напомнить о своем существовании робким покашливанием, как генерал-майор стремительно развернулся к нему и подбоченился. – Думаешь, я с тобой по одной статье пойду? Надеешься, что я в наших с тобой махинациях признаюсь? Нет, шалишь, Павлуша, шали-и-ишь. Бонивур не вынесет двоих, как говорили древние греки.
– Боливар, – вызывающе возразил Конягин, тоже выпрямляясь во весь рост. – Боливар не вынесет двоих. Это не греки сказали, но все равно очень верное замечание. Я, Николай, тоже не лыком шит. Дам показания, что ты меня к финансовым нарушениям собственной властью понуждал, и пусть тогда обоих судят. Поглядим еще, кто из нас на коне окажется, а кого прокуратура взнуздает.
В кабинете сделалось тихо, лишь яростное сопение двух высокопоставленных мужей нарушало молчание, пока к Воротюку не вернулся дар речи.
– Сядь! – приказал он, весь полыхая опасным малиновым жаром. – Сядь и не возникай, а гонор свой для баб побереги.
Конягин догадался, что сейчас будет выложен козырь, крыть который ему нечем.
– Я… – начал было он, но начальник договорить ему не позволил, перебил грубо:
– Что «я»? Пипипка ты от руля, хоть и генерал. Сядь, говорю. Читай.
Поймав брошенную ему газету, Конягин выхватил взглядом один только жирный заголовок – «ОБЩАК СЕВЕРО-КАВКАЗСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА», – после чего не просто опустился на стул, а рухнул, едва не проломив сиденье. Текст статьи никак не укладывался в его сознании, хотя буквы маячили прямо перед глазами. Черные, расползающиеся. Как мухи, слетевшиеся попировать на чужих похоронах.