В русских и французских тюрьмах (современная орфография)

Кропоткин Петр Алексеевич

Две последние главы моей книги посвящены, поэтому, разбору глубоко вредного влияние, которое тюрьмы повсеместно оказывают на общественную нравственность, и вопросу о том, – нужно ли современному человечеству поддерживать эти несомненно зловредные учреждение?

Если бы мне предстояло теперь написать сызнова об этом последнем вопросе, я мог бы доказать свои положение с гораздо большею полнотою, на основании целой массы накопленных тех пор наблюдений и материалов, а также некоторых новых исследований, которыми обогатилась литература. Но именно обилие наличных материалов заставляет меня отказаться от мысли разработать сызнова этот в высшей степени важный вопрос. Впрочем, он настолько настоятелен, что несомненно найдутся молодые силы, которые возьмутся за эту работу в указанном здесь направлении. В Америке такая работа уже начата.

Бромлей. Англия.

Февраль, 1906 г.

Введение

В сутолоке жизни, когда внимание наше поглощено повседневными житейскими мелочами, мы

все бываем склонны забывать о глубоких язвах, разъедающих общество, и не уделяем им того внимание, которого они в действительности заслуживают. Иногда в печать проникают сенсационные «разоблачение», касающиеся какой-либо мрачной стороны нашей общественной жизни и если эти разоблачение успевают хоть немного пробудить нас от спячки и обратить на себя внимание общества, – в газетах, в течении одного-двух месяцев, появляются иногда превосходные статьи и «письма в редакцию» по поводу затронутого явление. Нередко в этих статьях и письмах проявляется не мало здравого смысла и высокой гуманности, но обыкновенно подобная, внезапно поднятая в прессе и обществе, агитация вскоре замирает. Прибавив несколько новых параграфов к существующим уже сотням тысяч узаконений; сделав несколько микроскопических попыток с целью бороться, путем единичных усилий, с глубоко укоренившимся злом, которое можно победить лишь усилиями всего общества, – мы снова погружаемся в мелочи жизни, не заботясь о результатах недавней агитации. Хорошо еще, если, после всего поднятого шума, положение вещей не ухудшилось.

Такова судьба многих общественных вопросов, и в особенности – вопроса о тюрьмах и заключенных. В этом отношении очень характерны слова мисс Линды Джильберт (американской м-рс Фрай): «едва человек попал в тюрьму, общество перестает интересоваться им». Позаботившись о том, чтобы арестант «имел хлеба для еды, воды для питья и побольше работы», – общество считает выполненными все свои обязанности по отношению к нему. От времени до времени кто-либо, ознакомленный с тюремным вопросом, поднимает агитацию по поводу скверного состояние наших тюрем и других мест заключение. Общество, в свою очередь, признает, что необходимо что-нибудь предпринять для излечение зла. Но все усилия реформаторов разбиваются о косность организованной системы, так как приходится бороться с общераспространенным предубеждением общества против тех, кто навлек на себя кару закона; а потому борцы скоро устают, чувствуя себя одинокими: никто не приходит им на помощь в борьбе с колоссальным злом. Такова была судьба Джона Говарда (Howard) и многих других. Конечно, небольшие группы людей, обладающих добрым сердцем и недюжинной энергией, продолжают, не взирая на общее равнодушие, хлопотать об улучшении быта арестантов или, точнее выражаясь, об уменьшении вреда, приносимого тюрьмами их невольным обитателям. Но эти деятели, руководимые исключительно филантропическим чувством, редко решаются критиковать самые принципы, на которых покоятся тюремные учреждение; еще менее занимаются они обследованием тех причин, вследствие которых каждый год милльоны человеческих существ попадают за стены тюрем. Деятели этого типа пытаются лишь смягчить зло, но не подрезать его у самого корня.

Каждый год около милльона мужчин, женщин и детей попадают в тюрьмы одной Европы, и на содержание каторжных и участковых тюрем тратится ежегодно около 100,000,000 рублей, не считая расходов на содержание той сложной судебной и административной машины, которая поставляет материал для тюрем. А между тем, за исключением немногих филантропов и профессионально заинтересованных лиц, – кого интересуют результаты, достигаемые при таких громадных затратах? Оплачивают ли наши тюрьмы громадную затрату человеческого труда, ежегодно расходуемого на их содержание? Гарантируют ли они общество от возникновение снова и снова того зла, с которым оне, – как предполагается, – неустанно борятся?

В виду того, что обстоятельства моей жизни дали мне возможность посвятить некоторую долю внимание этим важным вопросам, я пришел к заключению, что, может быть, будет не бесполезным поделиться с читающей публикой, как моими наблюдениеми над тюремной жизнью, так равно и теми выводами, к которым меня привели мои наблюдение.

С тюрьмами и ссылкой мне пришлось впервые познакомиться в Восточной Сибири, в связи с работами комитета, учрежденного в целях реформы русской системы ссылки. Тогда я имел возможность ознакомиться, как с вопросом о ссылке в Сибирь, так равно и с положением тюрем в России; тогда же мое внимание впервые было привлечено к великим вопросам «преступление и наказание». Позднее, с 1874 по 1876 гг., в ожидании суда, мне пришлось провести почти два года в Петропавловской крепости в С.-Петербурге, где я мог наблюдать на моих товарищах по заключению страшные последствия одиночной системы. Оттуда меня перевели в только что выстроенный тогда Дом Предварительного Заключение, считавшийся образцовой тюрьмой в России; наконец, отсюда я попал в военную тюрьму при С.-Петербургском военном госпитале.

Когда я находился уже в Англии, в 1881 г., ко мне обратились с предложением сообщить в английской печати о положении в русских тюрьмах людей, арестуемых по обвинению в политических преступлениех; правдивое сообщение подобного рода являлось настоятельной необходимостью, в виду систематической лжи по этому поводу, распространявшейся одним агентом русского правительства. Я коснулся этого вопроса в статье о русской революционной партии, напечатанной в Fortnightly Revicio (в

июне 1881 г.). Хотя ни один из фактов, приведенных в вышеупомянутой статье, не был опровергнут агентами русского правительства, но в тоже время были сделаны попытки провести в английскую прессу сведение о русских тюрьмах, изображавшие эти тюрьмы в самом розовом свете. Тогда я, в свою очередь, вынужден был в ряде статей, появившихся в «Nineleenth Century», разобрать, что такое представляют собою русские тюрьмы и ссылка в Сибирь. По возможности воздерживаясь от жалоб на притеснение, претерпеваемые нашими политическими друзьями в России, я предполагал дать в своих статьях понятие о состоянии русских тюрем вообще, о ссылке в Сибирь и о результатах русской тюремной системы; я рассказал о невыразимых мучениех, которые испытывают десятки тысяч уголовных арестантов в тюрьмах России, на пути в Сибирь и, наконец, в самой Сибири, – этой колоссальной уголовной колонии российской империи. Чтобы пополнить мои личные наблюдение, которые могли устареть, я познакомился с обширною литературою предмета, посвященною тогда, за последнее время, в России тюремному вопросу. Но именно это изучение убедило меня, во-первых, в том, что положение вещей осталось почти таким же, каким оно было двадцать пять лет тому назад; во-вторых, в том, что, хотя русским тюремным чиновникам очень хочется иметь подголосков в Западной Европе, с целью распространение изукрашенных известий об их якобы гуманной деятельности, все же они не скрывают суровой правды ни от русского правительства, ни от русской читающей публики. И в оффициальных отчетах и в прессе они открыто признают, что тюрьмы находятся в отвратительном состоянии. Некоторые из этих оффициозных признаний я привожу ниже.

В скором времени после того, как я писал о русских тюремных порядках в английской прессе, – а именно – с 1882 по 1886 гг., – мне пришлось провести три года во французских тюрьмах: в Prison D'epartementale в Лионе и в Maison Centrale в Клэрво (Clairvaux). Описание обеих этих тюрем было дано мной в статье, появившейся в «Nineleenth Century». Мое пребывание в Клэрво, в близком соседстве с 1400 уголовных преступников, дало мне возможность присмотреться к результатам, получаемым от заключение в этой тюрьме, – одной из лучших не только во Франции, но, насколько мне известно, и во всей Европе. Мои наблюдение побудили меня заняться рассмотрением с более общей точки зрение вопроса о моральном влиянии тюрьмы на заключенных, в связи с современными взглядами на преступность и её причины. Часть этого исследование послужила темой реферата, прочтенного мной в Эдинбургском Философском Обществе.

Включая в настоящую книгу часть моих журнальных статей по тюремному вопросу, я подновил их фактический материал на основании сведений, в большинстве случаев заимствованных из русских оффициальных изданий, а также выключив из них полемический элемент. Вновь написанные главы о ссылке на Сахалин и об одном эпизоде из жизни ссыльных поляков в Сибири служат дополнением общего описание русских карательных учреждений.

Глава I

Мне впервые пришлось ознакомиться с русскими тюрьмами в 1862 г., в Забайкальской Области. Я тогда только что приехал в Иркутск, – молодым казачьим офицером, не достигшим еще двадцати-летнего возраста, – и, месяца два спустя после моего прибытия, был уже назначен секретарем местного комитета, занимавшегося вопросом о реформе тюрем. Считаю не лишним сделать здесь несколько необходимых пояснений.

Образование мое в то время ограничивалось курсом военной школы. Мы, конечно, посвящали много времени математике и естественным наукам, но еще более времени уходило на изучение военного искусства, искусства уничтожение людей на полях битв. Но мы переживали тогда в России эпоху великого пробуждение мысли, наступившую вслед за Крымским разгромом; немудрено поэтому, что даже на образовательном курсе военных школ отразилось влияние этого великого движение. Нечто, стоявшее выше милитаризма, проникало даже сквозь стены Пажеского Корпуса.

Начиная с 1859 года русская печать получила некоторую свободу и со страстью отдалась обсуждению политических и экономических реформ, которые должны были сгладить следы тридцати-летнего военного режима Николаевщины; отголоски напряженной интелектуальной деятельности, волновавшей страну, долетали и до наших классных комнат. Некоторые из нас много читали, стремясь пополнить свое образование. Вообще, мы проявляли горячий интерес к предполагавшейся перестройке наших архаических учреждений и нередко, – между уроками тактики и военной истории, – завязывались оживленные толки об освобождении крестьян и об административных реформах. Уже на другой день после обнародование указа о давно ожидаемом и многократно откладываемом освобождении крестьян, несколько экземпляров объемистого и запутанного «Положение» попали в нашу маленькую, залитую солнечным светом, библиотечную комнатку, где мы немедленно занялись усердным изучением и комментированием «Положение». Итальянская опера была забыта, – мы стали посвящать свободное время обсуждению возможных результатов освобождение и его значение в жизни страны. История вообще и в особенности история иностранных литератур обратилась в лекциях наших профессоров в историю философского, политического и социального роста человечества. Сухие принципы «политической экономии» Ж. Б. Сея и комментарии русских гражданских и военных законов, которые прежде рассматривались, как предметы совершенно излишние в схеме образование будущих офицеров, теперь, в приложении к нуждам страны, казалось, получили новую жизнь.