В садах Лицея. На брегах Невы
Шрифт:
Вслед за Дельвигом и другие лицейские поэты высоко оценили Пушкина. «Дай бог ему успеха, — писал Илличевский. — Лучи славы его будут отсвечиваться и в его товарищах».
Слух о том, что в Царскосельском Лицее подрастает невиданный талант, быстро распространился за пределами Царского Села.
Осенью 1816 года член тайного общества офицер Лунин говорил французскому писателю Ипполиту Оже:
«Русский язык должен быть первым, когда он наконец установится… Карамзин, Батюшков, Жуковский, также и наше восходящее светило юноша Пушкин уже сделали некоторые попытки для обработки его».
В Москве Василий Львович Пушкин в собрании «Общества
Жуковский прислал Пушкину в Лицей стихи с надписью: «Поэту-товарищу Ал. Серг. Пушкину от сочинителя». Это было всерьез и с полнейшим уважением.
Пушкин знал, сколь большие надежды возлагают на него. Это волновало и радовало.
Чем же ознаменовать ему свое вступление в жизнь? Он начал большую комедию «Философ» и, перебирая тетради со стихами, вдруг подумал, что неплохо бы издать свои лицейские стихотворения.
Он взял лист, на котором записан был конец стихотворения «Пирующие студенты», и набросал на обороте план сборника: «Послания», «Лирическое и Пьески», «Элегии», «Эпиграммы и надписи»… Он наметил включить в сборник больше сорока стихотворений и начал их переписывать в тетрадь, озаглавленную «Стихотворения Александра Пушкина». Переписывать помогали товарищи: Пущин, Илличевский, Матюшкин, Яковлев, Корсаков, Есаков. Даже Мясоедов переписал одно. Он хотел идти в гусары, и стихотворение «Усы» — о гусарских усах — пришлось ему особенно по сердцу.
В плане будущего сборника стояло: «XV элегий». В 1816 году Пушкин с особым увлечением писал унылые элегии, где воспевалась несчастная любовь, разлука с милой, увядающая молодость, страдания, печали, слезы.
Унылые элегии… Как непохожи они были на его прежние стихи, беззаботные и веселые. Что же с ним произошло? Он был подростком, а стал юношей. Многое понял, узнал. И переоценил и себя, и свои стихи.
Не вечно нежиться в прелестном ослепленьи: Уж хладной истины докучный вижу свет. По доброте души я верил в упоеньи Волшебнице-мечте, шепнувшей: ты поэт, — И, презря мудрые угрозы и советы, С небрежной легкостью нанизывал куплеты, Игрушкою себя невинной веселил; Угодник Бахуса, с веселыми друзьями, Бывало, пел вино водяными стихами, В дурных стихах дурных писателей бранил, Иль дружбе плел венок, и дружество зевало И сонные стихи впросонках величало.Так думал он теперь. Что же вывело его из «прелестного ослепленья»? Он считал, что открыл ему глаза «строгий опыт». Жизненный опыт его действительно увеличился. Лицейский мирок раздвинулся. Собственные наблюдения, чтение, беседы с товарищами и новыми друзьями, политические уроки Чаадаева, рассказы гусар… Этот «строгий опыт» изменил его взгляды на жизнь, на себя, на то, что писал он ранее. Нет, жизнь не праздник. Сколько в ней тяжкого. Даже любовь — «веселье жизни хладной» —
Как понимал он теперь Жуковского, его задушевные, грустные, меланхолические элегии, эти поэтические жалобы на жизнь.
И он стал писать элегии. В них учился показывать внутренний мир человека, его тревоги и горести, его сокровенные чувства. И, учась, делал удивительные успехи.
Медлительно влекутся дни мои, И каждый миг в унылом сердце множит Все горести несчастливой любви И все мечты безумия тревожит. Но я молчу; не слышен ропот мой; Я слезы лью; мне слезы утешенье; Моя душа, плененная тоской, В них горькое находит наслажденье. О жизни час! лети, не жаль тебя, Исчезни в тьме, пустое привиденье; Мне дорого любви моей мученье — Пускай умру, но пусть умру любя.Да, Жуковский уже имел полное основание называть юного лицеиста «поэтом-товарищем».
Перед выпуском
Еще летом 1816 года сообщили им новость: граф Разумовский с соизволения царя распорядился ускорить их выпуск на четыре месяца. Выпуск состоится в будущем, 1817 году, не в октябре, а в июне.
Но куда их пристроить, когда они кончат Лицей?
О намерениях Сперанского сделать выпущенных лицеистов реформаторами России не могло быть и речи. Царь ничего не собирался ни менять, ни обновлять. Он уже не либеральничал. После Венского конгресса, где заключил он с прусским королем и австрийским императором «Священный союз» для борьбы с освободительным движением в Европе, его собственное лицо вырисовывалось все яснее. Он боялся. Боялся деяний «гения Сатаны» — революций в Европе, боялся своих подданных.
Конечно, самое лучшее — выпустить лицейских в армию. Солдат не рассуждает, солдат повинуется.
Царь вызвал Энгельгардта.
— Есть между воспитанниками желающие в военную службу?
— Есть, государь. Не менее десяти.
— В таком случае их надо познакомить с фрунтом.
Познакомить с фрунтом… Услыхав эти слова, Энгельгардт испугался. Царь с большим удовольствием превратит Лицей в казарму.
Натянуто улыбаясь, Энгельгардт вынул из кармана садовый ножик:
— Вот единственное оружие, которым я владею. Мне придется оставить Лицей, если в нем будет ружье.
Царь настаивал, Энгельгардт отговаривался. Долго они торговались и наконец порешили учредить для желающих класс военных наук.
Так появился среди лицейских профессоров инженерный полковник Эльснер. Когда-то он был адъютантом Тадеуша Костюшки — отважного борца за независимость Польши. Теперь преподавал лицеистам артиллерию, фортификацию и тактику.
Среди тех, кто посещал класс военных наук, были Пущин и Вольховский.
Но большинство воспитанников предпочитало военной службе штатскую.