В сердце Антарктики
Шрифт:
Джойс посвящал все свободное время, какое у него оставалось, окончанию томов «Aurora Australis». Он напрактиковался и стал более искусным в обращении со шрифтом. Ему удавалось сделать довольно много. Дэй помогал Джойсу в подготовке дощечек «Венеста», в которые должны были переплетаться эти тома. Кое-какой литературный материал поступил поздно, и оставалось еще много работы. Марстон продолжал трудиться над литографированием иллюстраций.
Я оставил указания о проведении геологической разведки в направлении северного склона Эребуса и об исследовании, если будет возможно, некоторых вторичных конусов и древнего главного кратера. Угроза непогоды в течение некоторого времени мешала выполнению этого плана. В течение почти двух недель после возвращения Южной вспомогательной партии ожидаемая буря не наступала, но погода для путешествия была неблагоприятной. Наконец, дальше откладывать экскурсию стало невозможно, так как геолог Пристли должен был отправляться в Западные горы. Поэтому 23 ноября поход начался, хотя люди и опасались бури, которая уже давно должна была
Партия состояла из Пристли, Марстона, Джойса, Мёррея и Брокльхёрста. Они взяли с собой 31,8 кг провизии – недельный запас из обычного расчета по 907 грамм в день на человека, но только одну палатку, рассчитанную на троих, полагая, что один или двое смогут спать в мешках, вне палатки. Погода, когда они покинули домик, была хорошей, но после полудня задул сильный южный ветер, и им пришлось идти в поземке. Путешественники расположились на ночлег около крутой отдельной скалы, приблизительно в восьми километрах от домика, на высоте почти 600 метров над уровнем моря. Найти хороший заснеженный участок для лагеря оказалось трудным делом. Пришлось разбить палатку на гладком голубом льду ледника, покрытом тонким слоем снега. Лед под небольшим уклоном спускался к морю и заканчивался ледяным обрывом в нескольких сотнях метров от лагеря. После обеда Пристли, Мёррей и Джойс взобрались на отдельные скалы и нашли несколько новых лишайников; однако собранные ими образцы потом пропали во время бури. Пристли также нашел множество очень правильных кристаллов полевого шпата, выветрившихся из кенита, и собрал несколько горстей самых лучших.
Путники залезли в спальные мешки в восемь часов вечера в понедельник, а еще до полуночи налетела буря, которая оказалась исключительно жестокой, с сильной метелью. Пристли вызвался спать в эту ночь под открытым небом и отнес свой спальный мешок в укрытое место между скал, на некотором расстоянии от палатки. Услышав рев бури, остальные выглянули наружу, но увидев, что Пристли успел спуститься и улегся рядом с палаткой, успокоились. В первую ночь легкий снег вокруг палатки сдуло, и одна ее сторона оказалась открытой для ветра, но обитатели палатки нашли несколько кусков камня и закрепили ими край полотнища.
«В течение следующих трех дней нам было довольно тепло в спальных мешках внутри палатки, – пишет Мёррей в своем отчете. – Хотя мы не могли готовить, но ели сухари и пеммикан. Брали горсти снега, находившегося в небольшом количестве под полотнищем пола, и, сжимая в руке, получали ледышки, которые сосали взамен питья. Мы беспокоились о Пристли и время от времени отстегивали полотнище входа и окликали его; каждый раз Пристли отвечал, что все в порядке. В начале бури Джойс сумел передать ему еду, поэтому мы не боялись, что он голодает, но, как выяснилось потом, Пристли нечего было пить, и он поэтому не мог есть. Никто не мог предложить ему поменяться местами, так как при этом в спальный мешок моментально набился бы снег, да и его самого могло бы унести ветром. В среду Марстон надел свой непромокаемый костюм и подполз к Пристли, который сказал, что «все в порядке», но он не ел уже сутки. Марстон дал ему сухарей и шоколаду. В четверг утром Пристли откликнулся на зов, но голос его все удалялся от палатки: оказывается, при каждом движении Пристли немного соскальзывал вниз по гладкому льду ледника. В середине дня на наш оклик не последовало ответа. Мы вспомнили об обрыве на краю ледника и забеспокоились. Джойс и я оделись и вышли на поиски Пристли. Из-за сильной бури ничего не было видно; стоило поднять голову, чтобы попытаться взглянуть вперед, как все лицо и глаза мгновенно покрывались коркой льда. Мы ползали на четвереньках, разыскивая пропавшего. Единственная возможность вернуться в палатку состояла в том, чтобы придерживаться направления ветра: по ветру в поисках Пристли, против ветра – назад к палатке. Ориентиром служили сани, стоявшие с одной стороны палатки. Пристли же лежал неподалеку от них. Я прополз вдоль саней к тому месту, где он лежал, и не обнаружил его. Джойс отполз немного дальше вправо и натолкнулся на него: Пристли был жив».
То, что Пристли испытал за это время, рассказано в его дневнике. «Я вызвался спать в мешке вне палатки, – пишет он. – К тому времени, когда я приготовился укладываться, метель уже снова разыгралась основательно; единственное защищенное место, которое я смог найти, было на вершине холма. Я сказал Джойсу, где он меня найдет утром, и расположился на ночлег, к счастью, навалив сначала из предосторожности на свои непромокаемые штаны и куртку рядом с мешком несколько глыб кенита. Проснувшись через несколько часов, я увидел, что ветер, усиливаясь, перешел в бурю и что пурга несет тучи снега над моей головой. Я понял, что оставшимся в палатке будет трудно добраться до меня утром. Поэтому вылез из мешка и оделся, причем во время этой операции и в мешок, и в одежду набился снег. Затем с трудом я стащил мешок вниз по крутому склону скалы к саням. Здесь я завернулся в полотнище палатки и лег поперек ветра. Примерно через два часа меня занесло так сильно, что я был вынужден высвободить плечи из мешка и высунуться из сугроба. Затем я попробовал, что будет, если лечь головой к ветру. Это оказалось очень удачным положением, и я провел в нем следующие 72 часа. При каждом изменении направления ветра он перемещал меня книзу на один-два метра; меня постепенно сносило по обдуваемой ветром поверхности ледника. Я был уже в 20–30 метрах от палатки. В случае, если бы сила ветра возросла, мне угрожала
Товарищи, находившиеся в палатке, трижды ухитрялись передать мне сухарей и сырого пеммикана, а Марстон достал из моего спинного мешка шоколад и принес его мне. Главной моей бедой, однако, было отсутствие воды. Перед тем как улечься, я выпил немного чаю, но с того времени почти 80 часов я ничего не пил, а только пососал несколько кусочков льда, которые удавалось отковырять кончиком английской булавки. Когда Джойс пришел во второй раз, кажется в начале третьего дня, он сообщил мне, что веревки на верхних концах кольев палатки сдали и что брезент прорван углом банки с сухарями. Он добавил, что снег на нижнем краю полотнища палатки не держится и что оно прижато только несколькими камнями; поэтому находящиеся в палатке все время ждут, что палатку вот-вот унесет совсем. Когда Джойс в этот раз уходил от меня, снег несло такой густой пеленой, что он ничего не видел. Чтобы найти дорогу обратно, Джойсу пришлось кричать и прислушиваться к ответным крикам товарищей по палатке. Он прошел только четверть расстояния до нее, как глаза его забило снегом и сейчас же закрыло льдом. Когда Джойс добрался до палатки, лицо его было покрыто маской льда и обе ноги приморожены. Ему помогли войти и отходили ноги растиранием. Дальнейшие попытки добраться до меня были уже невозможны. Джойс принес мне сухарей и сырого пеммикана.
Готовить в палатке было невозможно, так как нельзя было добраться до саней и достать воронку для заправки керосином. Может показаться преувеличением, что мы не могли добраться до саней, находившихся от палатки всего в четырех метрах или даже меньше того, но нужно помнить о том, что мы лежали на склоне чисто выметенного ветром ледника, на котором наши финеско не находили опоры. Снег, покрывавший лед, когда мы располагались на ночлег, весь исчез под бешеным натиском бури. Наши подбитые гвоздями лыжные ботинки были повешены сушиться на ледорубы вокруг саней, но все равно в бурю их невозможно было бы носить: ноги коченели даже в меховых финеско. Поскользнуться на льду означало верную гибель.
Небольшое ослабление ветра к концу третьего дня вызвало у меня надежду добраться до палатки. Я стал готовиться к переходу и надел для этого свою верхнюю одежду – нелегкая задача, когда лежишь в спальном мешке. Ветер и пурга уменьшились, и я обрадовался, что, наконец, смогу ориентироваться по окружающим предметам. Однако я не мог бы выбраться из мешка без того, чтоб меня не снесло еще ниже вдоль скользкого ледника, а я понимал, что с громоздким мешком мне невозможно будет ползти вверх по склону. Лишиться же мешка было равносильно тому, чтобы дать ветру снести себя в море».
Часа через два после этого, во время одного из тех удивительных промежутков затишья, которые наступают иногда среди антарктической бури, Марстон рискнул выбраться из палатки. По обе стороны от лагеря ветер с полной силой гнал снег, но Марстону удалось добраться до Пристли раньше, чем снова налетела буря. Они поволокли спальный мешок вверх по леднику, прижимая его камнями и подвигая вперед толчками; оба вошли в палатку.
«Четверым в палатке на троих здорово тесно, – продолжает Пристли, – но когда людей пятеро – это ужасно; понадобилось некоторое время, пока я сумел поместиться хоть сидя. Первым делом нужно было осмотреть примороженные ноги и заняться уходом за ними; осмотр дал максимум того, чего можно было ожидать: и у Марстона, и у меня были обморожены обе ноги. Массаж восстановил кровообращение. Я залез в мешок Марстона, и он стал готовить чай… После чая я залез в свой мешок и улегся поверх Мёррея и Марстона. Повозившись долгое время, мы ухитрились улечься довольно сносно, хотя в настолько неудобных позах, что спать было невозможно.
Около половины пятого утра сготовили в палатке пеммикан и позавтракали по-настоящему, так как ветер, наконец, действительно начал стихать. Из-за холода, длительного пребывания в полуголодном состоянии в тесноте и из-за того, что в еду попал керосин, мы не могли отдать должное ни похлебке, ни какао, которое за ней последовало. Мы все еще чувствовали пустоту в желудке, когда метель прекратилась, и вышли из палатки в бурю, чтобы уложить сани и двинуться домой.
От восхождения на гору пришлось, конечно, отказаться. Я надел свои мокрые финеско и вышел помогать, но меньше, чем через пять минут, хотя температура была 22° F [—5,6 °C], был снова в палатке: на обеих ногах обмерзли пальцы. Понадобилось полчаса, чтобы восстановить циркуляцию поколачиванием, массажем и растиранием снегом. Этот излюбленный Марстоном способ лечения весьма радикален, но вместе с тем он и самый болезненный из известных мне: антарктический снег всегда состоит из маленьких острых кристаллов, очень хрупких и твердых. Мы очень нетерпеливо переносили эту неизбежную задержку, так как налицо были все признаки возобновления бури и метели. К счастью, мы тронулись в путь раньше, чем поднялась метель, а ветер был в общем благоприятен. Мы оставили на месте лагеря все продовольствие, единогласно дав этой отдельно стоящей скале название «Несчастный нунатак». Покидая это место, мы, пожалуй, так же радовались, как радовалась бы душа, покидающая чистилище. Здесь также была оставлена банка сухарей и керосин для будущей попытки восхождения, которое должны были совершить Мёррей, Дэй, Марстон и Джойс.