В сердце моем
Шрифт:
Гарри повернулся ко мне:
– А ты что завтра будешь делать? Куда держишь путь?
– Пару дней побуду здесь. Сестра обещала переслать письма, которые придут на мое имя в этот город. Придется подождать.
– Как у тебя вообще с деньгами?
– заинтересовался Чернявый, враждебно и подозрительно оглядывая меня.
– У меня всего-навсего тридцать шиллингов, - ответил я, - продержусь как-нибудь, пока не получу по почте еще пару фунтов.
– Эх ты, на иждивении сестры живешь, - бросил
– Ничего подобного!
– возмутился я.
– Сосиски, которые вы только что съели, куплены на деньги, которые я сам заработал. Сосисок, между прочим, еще осталось, - хватит вам на сытный завтрак.
Чернявый не ответил и хмуро уставился в огонь. Он так и не двинулся с места, когда Тощий и Гарри стали укладываться спать. Они завернулись в серые одеяла, подложили под головы сумки, набив их предварительно сухой травой, и растянулись близ костра.
Я достал из машины свой спальный мешок, снял ботинки и, не раздеваясь, полез в него.
Некоторое время я сидел в натянутом до пояса мешке и курил, раздумывая о молчаливом человеке, бодрствующем по другую сторону костра. Какие мрачные мысли бродят в голове этого Чернявого?
Я побаивался его. Он ненавидел людей, которым, по его мнению, жилось лучше, чем ему. Конечно, он считал их врагами. На протяжении многих лет он, верно, постоянно сталкивался с самодовольными обеспеченными людьми, которые обращались с ним презрительно, грубо и несправедливо. У меня была машина, у меня была сестра, посылавшая мне деньги, которые я, очевидно, не заработал; на лице моем он не видел следов отчаяния и голода.
Я бросил окурок в огонь и вынул бумажник.
– Послушай, - сказал я, - вот мой бумажник, хочешь взглянуть, что в нем?
Чернявый посмотрел на бумажник, потом на меня, посмотрел не испытующе, но достаточно враждебно.
Он не ответил, но я понял, какой ответ вертелся у него на языке. Игра пошла в открытую. Мой страх перед ним исчез.
– Хорошо, - я сам покажу тебе, что в нем лежит, - сказал я.
Я вынул из бумажника документы и две ассигнации.
– Вот тридцать шиллингов, о которых я тебе говорил.
– Я показал ему деньги.
– Теперь погляди, что в карманах...
Я вывернул карманы и подсчитал монеты.
– Восемь шиллингов и одиннадцать пенсов. Это все. Вот ключ от машины. Я показал ключ, - Бумажник, ключ и мелочь я положу вот здесь, около палки.
Он посмотрел на все это, и циничная улыбка мелькнула на его лице.
– Если ты решишь смыться ночью, - продолжал я, - знай, что тут все. Не трогай только меня. Не люблю, когда мне делают больно. И запомни еще одно: в полицию я не побегу, не имею такой привычки. А сейчас я ложусь спать.
Я залез с головой в спальный мешок и улегся.
Уже засыпая, я видел, что
ГЛАВА 21
Утром, когда я проснулся, бумажник, мелочь и ключ лежали на прежнем месте, рядом со мной.
Чернявый спал, завернувшись с головой в одеяло, возле кучки золы. Вокруг нее кружком раскинулись не догоревшие за ночь сучья и ветки, образуя нечто вроде циферблата. В нескольких футах от моей головы стояли два припорошенных золой котелка со спитым чаем.
Я приподнялся на локте и осмотрелся. Тощий и Гарри стояли на берегу, слева от моста; там, примяв тростник, лежало поваленное дерево, верхушкой своей ушедшее под воду.
Приятели умывались, стоя на этом бревне. Над рекой клубился пар, радужный там, где его подсвечивали солнечные лучи, преломлявшиеся в мыльных пузырях на руках умывающихся. За рекой сороки славили утро. На лугу, в лучах восходящего солнца, мирно пощипывали траву овцы.
Я поспешно обулся и, захватив полотенце, присоединился к Тощему и Гарри.
– Вот это жизнь!
– радостно воскликнул я.
– А то нет, - сразу нашелся Гарри.
– Могу продать ее тебе за фунт. Она твоя. Получай все - и мост в придачу.
Я смутился, почувствовав скрытый упрек в его словах, и сознание какой-то неясной вины помешало мне ответить.
– Нет, - продолжал Гарри.
– Ты не купишь. А жить, между прочим, стало приятней не из-за красивого утра, а благодаря сосискам, которых мы вчера наелись досыта. Мыло у тебя есть? На, держи.
– Он протянул мне кусок мыла. Я стащил его в трактире, когда простачков там высматривал. Опустись на бревно и сунь голову в воду, освежишься маленько.
Тощий растирал полотенцем затылок и размышлял, видимо, о другом.
– Есть у тебя бекон и яйца?
– спросил он меня.
– Нет, придется на завтрак приканчивать сосиски.
– А хлеба хватит?
– осведомился Гарри.
– Хватит, - сказал я, - в ящике есть еще пара буханок, и масло найдется.
Пока я умывался, они развели костер и поставили котелки. Я заканчивал свой туалет, когда ко мне подошел Чернявый.
– Спал хорошо?
– спросил он с иронией в голосе.
– Хорошо, - коротко ответил я.
– Довезешь нас утром до Бандавилока, ладно?
– Ладно.
– И табаку немного купишь?
– Пожалуй.
– Помочь тебе слезть с бревна?
– Нет, я сам.
– Отчего ты калекой стал?
– Детский паралич.
– У каждого свое.
– Он, видимо, хотел еще что-то прибавить, но замолчал и только протянул руку: - Дай мне свое полотенце.
После завтрака я доставил их в Бандавилок, купил им табаку и постоял с ними на главной улице, пока они распределяли роли, готовясь приступить к "прочесыванию" города.