В сердце тьмы
Шрифт:
— Я с самого начала говорил вам, что план безнадежен и жалок, — сказал он. — Если вы хотите убить такого человека, как Велисарий, то следует использовать не обычных преступников, а кого-то другого.
Впервые за вечер заговорил Аджатасутра. Он являлся главным агентом индийской миссии, специалистом по непосредственным акциям, человеком улиц и темных переулков, в то время как Балбан манипулировал из-за кулис. Аджатасутра также бегло говорил по-гречески, но в отличие от Балбана — с минимальным акцентом. Аджатасутра мог сойти за римского гражданина из одной из более экзотических, дальних провинций империи — он напоминал темнокожего сирийца или полукровку-ассирийца.
— Судя
— Правда? — хмыкнул Нарсес. Он с удовольствием оскорблял малва, в разумных пределах, конечно. Поэтому позволил себе презрительно усмехнуться, но не стал плевать на полированный паркетный пол. — Скажи мне вот что, Аджатасутра. Мне просто любопытно. Сколько из этих — как же ты их назвал-то? — ах, да! «опытных убийц, проверенных в деле» — ни больше ни меньше… Так сколько из них выжили после встречи с Велисарием?
— Трое, — немедленно последовал ответ. — Они бросились бежать после того, как Велисарий убил первых пятерых. В течение нескольких секунд — судя по отчету.
Ухмылка сошла с лица Нарсеса. Аджатасутра никак не реагировал на презрение римлянина. В темно-карих глазах агента читался только профессиональный интерес — и ничего больше. И евнух хорошо помнил, как на собрании несколько месяцев назад Аджатасутра сам выражал сомнения, когда принималась решение рекомендовать покушение на Велисария как только он доберется до Индии. (Они могли только рекомендовать, не приказать. Окончательное решение принимал Венандакатра. Балбан занимал высокое положение в иерархии империи малва, но не являлся членом императорского династического клана. Он не отдавал приказы людям типа Венандакатры. Если хотел жить дальше.)
Нарсес вздохнул — и от боли в спине, и от отчаяния.
— Еще тогда я сказал вам, что вы сильно недооцениваете Велисария, — продолжал он.
В его голос добавилась настоящая злость, что случалось крайне редко.
— Боже праведный, чем вы думали? Вы понимали, против кого вы играете? — спросил он. — Этот человек — один из величайших полководцев, когда-либо рожденных в Риме. К тому же он еще и молод. И полон жизненных сил. И знаменит своими навыками владения мечом. И у него еще есть опыт участия в реальных сражениях, которого нет у большинства солдат, в два раза его старше.
Он гневно посмотрел на Балбана.
— Настоящего участия в настоящих сражениях против настоящих врагов. — Тут он снова презрительно усмехнулся. — А не опыта «проверенных в деле убийц», головорезов, умеющих воткнуть нож в спину купцу. — Нарсес умолк и зашипел. Частично от раздражения, но в основном из-за резкой боли в позвоночнике. Затем снова прилег и прикрыл глаза.
Балбан откашлялся.
— На самом деле это, может, и к лучшему. Я имею в виду то, что Велисарий выжил. Мы только что получили сообщение — причем от самого господина Венандакатры — где говорится, что господин Венандакатра считает: Велисарий может согласиться на преда… присоединиться к нашему общему делу. Венандакатра подружился с Велисарием, и они неоднократно вели долгие беседы во время путешествия в Индию. Полководец полон горечи и негодования — ему не нравится, как к нему относится
Нарсес не открывал глаз и боролся с болью, но одновременно прислушивался к разговорам, которые внезапно заполнили комнату. Римляне говорили возбужденными голосами. Зазвучала смесь холодного расчета, дурацкого лопотания, анализа и интриги, диких рассуждений и — по большей части — плохо скрываемого страха.
За исключением Нарсеса, всех римлян в комнате раздирали сомнения. Если им удастся привлечь Велисария на свою сторону, то у их заговора сильно увеличатся шансы на успех. Так они все говорили вслух. Но то же самое значительно ослабит их личные перспективы. Так они все думали — молча.
Нарсес ничего не сказал. И после минуты или около того перестал обращать внимание на слова. Пусть лопочут и играют в свои глупые игры.
Бессмысленные игры. Главный камерарий, несмотря на старость и то, что он был евнухом, знал и не сомневался: нет шанса, что Велисарий откажется от своей клятвы Юстиниану и предаст его, как у группы уличных бандитов нет шанса устроить на него засаду и убить. Первое даже менее вероятно, гораздо, гораздо менее вероятно.
В сознании Нарсеса возник образ Велисария, такой четкий, словно фракиец стоял перед ним. Высокий, красивый, хорошо сложенный. Образец простого солдата, если не считать хитроватую усмешку и странный, мудрый, всепонимающий взгляд.
Нарсес уставился в потолок, не обращая внимания на болтовню вокруг себя. Он боролся с болью.
До него дошел голос Балбана.
— Значит так. Думаю, мы все согласны. Будем надеяться, что господину Венандакатре удастся склонить Велисария на нашу сторону. А пока здесь, в Константинополе, мы приложим усилия, чтобы завоевать на нашу сторону его жену Антонину. Как вы знаете, она месяц назад прибыла из их усадьбы в Сирии. Аджатасутра уже попытался наладить с ней контакт.
Нарсес продолжал смотреть в потолок. Слушал Аджатасутру.
— Думаю, все прошло неплохо — для первого контакта. Очевидно, ее потряс мой намек на то, что император Юстиниан вступил в заговор с малва, чтобы организовать покушение на Велисария, пока тот находится в Индии, вдали от своих друзей и армии. Вскоре мне предстоит встретиться с нею вновь, пока она еще находится в столице.
Заговорил Иоанн из Каппадокии, горячо, хриплым голосом:
— Если это не сработает, просто соврати шлюху. Похоже, предположительно исправившаяся проститутка совсем не отказалась от старых привычек. По крайней мере, судя по тому, что говорит личный секретарь Велисария Прокопий. На днях мы с ним немного поболтали. Она раздвигала ноги для всех с того самого дня, как ее обожаемый муж отправился в Индию.
В комнате послышался бесстыдный смех. Нарсес слегка повернул голову, так и оставаясь лежать. Но достаточно, чтобы направить взгляд рептилии на Иоанна из Каппадокии.
«Но для тебя не раздвинула. И никогда не раздвинет. Как я подозреваю — ни для кого не раздвинет. И только кретин станет верить этому злобному сплетнику Прокопию».
Нарсес вначале принял сидячее положение, потом встал.
— В гаком случае я ухожу, — объявил он.
Нарсес вежливо кивнул всем собравшимся в комнате, за исключением Иоанна из Каппадокии. В этом случае вежливость не требовалась и в любом случае стала бы потерей усилий. Префект претория не замечал Нарсеса. Ею глаза казались пустыми, направленными внутрь себя, на возникший в сознании образ красавицы Антонины.