В сетях Твоих
Шрифт:
Через месяц я позвонил Коневу. Соскучился по нему, да и как-то замолчал он после поездки. – Не ругай, не ругай меня! Ты же знаешь, что такое Север, – сказала трубка хриплым коневским голосом.
Вместо послесловия Новые поморские сказы имени Шотмана, или мифы «нового реализма»
Эстетство – это расчет: взять без страдания,
даже страдание превратить в усладу!
Не будьте эстетом. Не любите
красок – глазами, звуков – ушами,
губ – губами. Любите все душой.
Эстет – это мозговой чувственник,
существо презренное, пять чувств
его – проводники не в душу, а в пустоту.
От этого один шаг до гастрономии.
Марина Цветаева
Судьба Бориса Шергина давно мучила меня. Великий писатель и собиратель, донесший до нас поморскую говОрю – старый русский язык, что сладок словно мед для измученного корявой современностью слуха, он был кто? Реалист, модернист, сказочник, интепретатор? Наверное, сказочный реалист. И язык этот давался ему, тек весело и свободно, норовисто бурлил и ласково шутил в его сказах и притчах. Но потом, преодолеть пытаясь жизненные беды, писатель вынужденно (думаю, уверен) пытался написать все тем же языком рассказы
Из всего предисловия для меня ясно одно – сейчас я буду рассказывать две истории про выдру. Вообще, в хитросплетениях психологических нюансов деление поведенческих мотиваций современного человека, изрядно затуманенное декларируемой повсеместно адаптивностью, на черное и белое для меня порой радостно и необходимо. Так вот, одна из историй про выдру будет чудесная, а другая – отвратительная.
Одна молодая привлекательная женщина питала слабость к отставным военным мужчинам. Тут были и воспоминания о детстве, проведенном в военном городке бравых летчиков, и приязнь к простоте суждений, и любование общей подтянутостью. Поэтому, когда в купе поезда дальнего следования ее попутчиком оказался чудесный полковник с пышными усами и седеющим ежиком оправданной прически, симпатия не заставила себя ждать долго. Нет-нет, ни о каком интиме речи быть не могло, молодую женщину сопровождал ее пожилой отец, да и нравов она была достойных, то есть строгих. Но симпатии приказать никто не мог, да и должен не был.
Полковник оказался приятным собеседником, много видел и потому знал, обладал острым наблюдательным взглядом и бойким языком. Ко всему прочему он был еще и заядлым охотником, а природа – одно из немногих явлений в современном нам мире, которое не дает окончательно скиснуть душе. Молодую женщину потряс именно охотничий рассказ собеседника. Однажды тот охотился на выдру и метким выстрелом ранил ее. Выдра спряталась. Под какие-то коряги. А наш герой, умудренный значительным жизненным опытом в самой разнузданной в мире стране, знал – живое существо перед смертью очень боится остаться одно. Ему обязательно нужен кто-нибудь подобный, тогда легче. Поэтому и солдат погибших зачастую находят в воронках и других укрытиях по двое, тесно прижавшихся друг к другу.
Полковник все это знал. А еще обладал важным умением. Увидев, что зверь недостижим в хитросплетениях укрытия, он закричал голосом смертельно раненной выдры. Всем сердцем потянувшись к страдающему собрату, настоящая выдра вылезла из спасительных корней и была добита бравым охотником.
У меня есть чудесный друг. Он очень тонкий (даже внешне), талантливый и печальный. Пишет, фотографирует, лазает по лесам. Не человек, а пароход. Легкий пароход называется глиссер. Человек-глиссер. Следующий рассказ принадлежит ему. Я – лишь неумелый передатчик страстной и завораживающей истории.
«Ехать на Север страшно. Особенно в незнакомые места. Будь даже у тебя ружье, палатка, байдарка, спиннинги и сети, опыт выживания – безумно страшно все равно. Этому страху нет названия, и оправдания ему тоже нет – ты давно уже живешь в цивилизации, ты знаешь, что земля почти вся освоена, что на том же Севере, в самых непролазных лесах, ты встретишь какого-нибудь московского безумного туриста, а местные жители будут слегка насмешливы, но в трудную минуту всегда помогут. Ты охотился, ловил рыбу, собирал ягоды и грибы, выходил из самых замысловатых плутаний – страху наплевать на все твои достоинства. Ты взрослый, ты отец и муж – ему все равно. Кто-то перед выездом сутками не спит, ходит с остекленевшим взором и нервно вздрагивает на вопрос о спичках. Кто-то много ест, словно стремится насытиться впрок перед неминуемыми лишениями. Кто-то пьет. А у меня слабеет желудок. Медвежья болезнь посещает меня еще в городе. Я мучаюсь ею, но молчу. Брат же мой, верный попутчик и соохотник, страдая тем же недугом, любуется собой. Стоит нам вырваться на волю, в леса – счастью его не бывает предела. Рыбача, собирая, дыша, он еще и раблезиански щедр на иные плоды и радостные рассказы о них.
В тот раз мы взяли в путешествие мою жену. Девушка она привычная, боевая и походная, не раз уже пряталась в палатках от медведей и в дыму от комаров. Но на третий день живописания братом своих подвигов не выдержала и она:
– Ребята, хватит, – взмолилась полуобморочно, – давайте о чем-нибудь другом поговорим, чудесном.
– А о чем чудесном еще можно говорить? – искренне удивился брат.
– Вот, например, я в озере вчера видела прекрасное животное выдру, – не сдавалась жена.
Брат напряженно думал несколько секунд. Затем лицо его просветлело:
– А меня с утра так выдрало…»Одному мальчику мама купила аквариумную рыбку, сомика. Он долго мечтал именно о такой – вроде бы некрасивый, даже безобразный, а очень полезный. Сплюснутая широкая голова с длинными выростами-щупами, пятнистое тело неприятного зеленоватого оттенка. Но зато – присоска. Могучая присоска с толстыми жадными губами. Губы эти находились в постоянном движении, сидел ли сомик на листе подводных растений или рывками продвигался вверх по гладкому аквариумному стеклу – губы шевелились. Сначала мальчик думал, что рыба бесшумно говорит что-то, одно и то же, видимо, очень важное – губы шевелились одинаково: «вот-там, от-ман, кот-мам». Мальчик заходил в зоомагазин и часами наблюдал за чудесной рыбой, силясь разгадать ее тайну, печальную и однообразную. Лишь через много дней его заметила продавщица, сначала долго и зорко наблюдала за ним – не стащит ли чего, а потом подошла и спросила.
– Вот-там, от-ман, – от смущения мальчик с трудом смог объяснить, чего он ждет от рыбы.
– А, этот, – усмехнулась созревшего вида девица. – Ничего он не говорит. Он от грязи стекла чистит. Потому полезный очень.
Она ушла, успокоенная. А мальчик не поверил ей. Он совсем не разочаровался в этом сомике. Да, полезный. Да, чистит. Но еще и говорит при этом что-то важное – мальчик это точно знал, видел глазами, чувствовал ужасом приобщенности к тайне.
С того дня он буквально замучил маму уговорами. Уже знал, что для нее лучшее – это польза всего на свете, и напирал особенно на это. Доказывал, как чисто станет в их аквариуме с маленькими глупыми гуппиями, когда там появится такой чудесный сом. Доказывал – и доказал.
В выходной, один из лучших в жизни, они поехали в магазин. Они купили сомика у той же вольготной за прилавком продавщицы. Они взяли пакетик с водой и накачанным туда кислородом. Они посадили туда меланхолического сомика, который тут же стал чистить изнутри полиэтиленовую гладь. Для мамы, чтобы ей понравиться. Потом они втроем сели в автобус. Мама тут же повстречала знакомую и стала с ней разговаривать, а мальчик вытащил из-за
– Мам, а как мы назовем нашего сомика? – без имени есть только половина вещи, рыбы, чувства. Так если есть любовь – она целиком, а половина не называется никак.
– Не знаю, подожди, не мешай, – мама увлеклась обсуждением важностей.
– Ладно, – мальчик не расстроился, он уже привык.
В руке колыхался пакет с водой. Рыба шептала в нем. «Остановка улица имени Шотмана», – сказал водитель. «Шотман ты мой, Шотман», – прошептал мальчик, бережно укладывая неустанную рыбу обратно за пазуху.
А теперь я попытаюсь свести воедино двух выдр и Шотмана, чтобы попробовать порассуждать о «новом реализме».
Для начала тезисы:
1. Название это лично мне греет душу, так как напоминает забытый сейчас неореализм в кинематографе. А он дал огромное количество открытий и прозрений о человеке, жизни, смерти, прочих важных материях. Этого я бы желал и новому реализму в литературе.
2. Деление литературы на реализм и модернизм, по-моему, условно. Я бы сказал, что модернизм и постмодернизм – это тоже реализм, только вычурный и болезненный. Опять же, примером выдр и Шотмана я попытался иллюстрировать широту возможностей реализма, и даже не в фантазийных неумелых нелепостях, а в самой окружающей нас жизни, которая дает неисчерпаемые возможности для словесных полетов и душевной эквилибристики.
3. Конечно же, «новый реализм» – явление не новое. Это продолжение традиций всех предыдущих видов реализма, начиная с классического, продолжая социалистическим и заканчивая магическим. Хотелось бы думать, что он впитает в себя и нелегкий опыт постмодернизма, без лишней, впрочем, увлеченности формальным конструированием абстрактных смыслов, уводящих в пустыню от живой, яркой, сочной, больной, непредсказуемой жизни.
4. Термин «новый реализм» мне кажется оправданным, ибо о чем бы еще сейчас спорили критики, писатели и читатели, что бы еще вносило движение в достаточно инертный мир литературы. Как верна народная мудрость, что под лежачий камень не течет вода, так верно будет и утверждение – если постоянно двигать камни, под одним из них обязательно найдется ключ. Поэтому пускай будет «новый реализм», пусть он борется, определяется, проигрывает, побеждает. Пусть живет.
5. И все-таки в попытке определить его черты я попробую назвать несколько качеств, на мой взгляд, присущих ему. Впрочем, качества эти желательны и мечтаемы, и нет уверенности в том, что они проявятся в полной мере в произведениях людей, кто сочтет себя «новыми реалистами». Однако очень хотелось бы, чтобы они (качества) проявились как можно ярче. Вот они: вчувствованная внимательность к жизни, ко всем ее светлым и темным проявлениям, любовное любование ей, небоязнь ее. Предельная, а порой и запредельная искренность, тяжелое бремя обнажения души – только тогда ее кровоточивые движения будут интересны. Сопереживание, жалость, боль, иногда через отрицание их, но все же имея пробуждение лучших чувств как конечную цель. Разнообразие методов, форм, плясок, гримас и телодвижений, незацикленность на простой описательности. Боязнь гламурной изящности как неискренности и открытой грубости как неумелости. Радость. Боль. Жизнь. Правда.Когда год назад мы собирались с моим другом на север, в Терский район Мурманской области, то очень боялись. Северная неизвестность жутко страшит. Тогда я рассказал другу про мальчика и про Шотмана. Тот внезапно возбудился. Я, кстати, не смог ему объяснить, не знаю и до сих пор, чем занимался Шотман как человек и революционер. Вот есть в городе улица Анохина, так про того известно, что на одной из маевок он зачем-то ударил ножом полицейского. Тем и стал почитаем. А Шотман – не знаю. Мы полезли в Интернет. Первое же воспоминание какого-то знатного большевика гласило, что Шотман был с Лениным в ссылке и тот им весьма увлекался. Из фразы этой еще яснее стала иррациональная, надмирная природа Шотмана. Мы ехали на машине тысячу сто километров, и друг мой постоянно думал о Шотмане. Он вдруг понял, что имени Шотмана может быть все что угодно: рыба имени Шотмана, море имени Шотмана, небо имени Шотмана, воздух его же имени. Потом он подумал, что не только предметы и явления, но и действия могут быть именными: прыгнуть имени Шотмана, закричать имени Шотмана, выстрелить имени Шотмана.
Мы приехали в поморский поселок Умбу, и Шотман с новой силой охватил нас. Нас поселили у последнего циркача Кольского полуострова, члена компартии Вити. Он действительно двадцать лет работал в московском цирке, потом вышел на пенсию и живет теперь на родине. Витя говорил так много и быстро, что насмерть завораживал обилием слов и идей. Мы медленно ехали на машине, Витя проводил экскурсию по Умбе. «Вот это дом, в котором я жил, а это мост, с которого я упал», – Витин монолог был нескончаем. Иногда я нажимал сильнее на газ, чтобы побыстрее покончить с этим могучим потоком, но тогда и Витя начинал говорить гораздо быстрее. «Шотман», – одновременно подумали мы с другом, чувствуя, как туманится сознание. Наконец наступил вечер. После сдобренного обильными Витиными рассказами ужина я сломался. Тысяча сто километров за рулем дала себя знать. Заснул накрепко. Друг же мой с Витей целую ночь еще ходили по улицам в поисках умбийской любви, пока не осознали, что главный трюк в самбо – не получить в умбу.
На следующее утро мы вырвались от Вити и добрались наконец до жирной реки Варзуги. Там поймали по первой в жизни семжине. Там ощутили вкус победы над огромной умной рыбой. Там возбудились так, что не спали сутками, и мимо текла медленная река Варзуга, а майский ночной воздух звенел, наполненный солнцем и прозрачной пустотой. Какая-то невиданная сила передалась нам от убитых рыб и вот уже, не сомкнув глаз, часами вещали о великом Шотмане, о жизненной ярости, о новом реализме. А собравшиеся вокруг нас рыбаки, съехавшиеся сюда со всей страны, завороженно слушали эти бесконечные рассказы и смеялись в нужных местах, а в других – плакали. Это была ночь имени Шотмана.
Где здесь реализм, новый ли он – я не знаю. Но то, что через благотворящую природу, через поморскую речь, которую в других местах отыщешь лишь в далевском словаре, через королеву-рыбу и жирную реку удалось прикоснуться к какому-то древнему, юному, вечноживому мифу – несомненно. И может быть, поиск, отыскание, работа с мифом и есть главные принципы нового реализма?Сноски
1
Сей (коми) – ешь.
2
Сейд (саамск.) – культовое сооружение, большой камень, установленный на нескольких маленьких.
3
Куйва – огромное природное (мхи) изображение великана на одной из скал над Сейдозером.
4
Ешь, ешь, а то швед съест (карельск.).
5
Терве – здравствуйте (карельск.).
6
Шаламат – олень для заклания.
7
Анкерок (морск.) – бочонок.
8
Баночка (морск.) – скамейка.
9
Майна – промоина.
10
Камус – кожа с ног лося.