В Швеции
Шрифт:
— Хрю! — раздавалось изнутри, а карета сетовала и скрипела, ведь ей напоследок приходилось несладко.
— Прощай, Прекрасное! — вздохнула она, сказала она, или могла бы сказать.
Мы опять приехали сюда осенью, карета стояла на месте, но свиней там не было, они хозяйничали в лесу. Царило ненастье, ветер оборвал на деревьях все листья и не давал им ни покоя, ни роздыху. Улетели перелетные птицы.
— Прощай, Прекрасное! — сказала карета, и в природе пронесся точно такой же вздох, и сердце человеческое отозвалось:
— Прощай, Прекрасное! Чудесный зеленый лес, теплый солнечный свет и птичье пенье, прощайте! Прощайте!
Так сказало оно, и заскрипели
— Прощай! Прощай!.. Прощай, Прекрасное! Розы отцвели, с деревьев опадают листья! Здесь сиро, здесь сыро! Птицы, что пели, смолкли, свиньи пошли по желуди, свиньи хозяйничают в лесу!
Ночи были холодные, дни были серые, а ворону хоть бы что, он сидел на ветке и распевал: «каррашо, каррашо!» Ворон с вороною сидели высоко; у них было многочисленное семейство, и все там говорили: «каррашо, каррашо!», а ведь большинство всегда право.
Под высокими деревьями, в ложбине, где проходила дорога, была великая грязь, здесь возлежало стадо свиней, больших и маленьких, они находили это место просто бесподобным; «oui! oui!»{26} — говорили они; больше они по-французски ничего не умели, но ведь и это уже кое-что. Они были до того умные и до того жирные!
Старые лежали тихо, потому что думали; молодые же, напротив, были до того непоседливые, угомон их не брал; у одного поросеночка хвостик был завитушкою, его мать не могла на эту завитушку нарадоваться, ей казалось, что все на эту завитушку смотрят и только о ней и думают, но они думали вовсе не об этом, а о себе и о Полезном, и о том, для чего нужен лес. Они были убеждены, что желуди, которые они поедают, растут на корнях деревьев, почему они всегда там и рылись, но тут пришел один поросенок; ведь с новым всегда приходит молодежь; он заявил, что желуди падают с веток, как-то желудь свалился ему прямо на голову, это-то и навело его на такую мысль, и вот он стал наблюдать, и теперь совершенно удостоверился. Старики сдвинули головы:
— Хрю! — сказали они. — Хрю! Прощай, роскошество! Прощай, чик-чириканье? Мы хотим плодов! Все, что ни съедобно, годится, мы жрем все!
— Oui! oui! — подтвердили все остальные.
А свинья-мать посмотрела на своего поросеночка с хвостиком завитушкою.
— Нельзя забывать о Прекрасном! — сказала она.
— Каррашо, каррашо! — прокричала ворона и слетела вниз, чтобы ее назначили соловьем; хоть один да нужен, и ворону тотчас назначили.
— Прощай, прощай! — вздыхал король роз. — Прощай, все прекрасное!
Было сыро и серо, были холод и ветер, а сквозь лес и по полю длинными водяными пеленами хлестал дождь. Где птицы, что пели, где цветы на лугу и сладкие ягоды в лесу? Прощайте, прощайте!
Тут блеснул свет из лесного дома, подобно звезде, зажегся он и бросил свой долгий луч меж деревьями; оттуда послышалась песня; прелестные дети играли там возле старого дедушки, он сидел с Библией на коленях и читал о Боге и вечной жизни, и говорил о весне, что опять наступит, говорил о лесе, который снова зазеленеет, розах, что будут цвести, соловьях, что будут петь, и о Прекрасном, которое вновь воссядет на трон!
Но король роз этого не слышал, он сидел под дождем,
— Прощай, прощай!..
А свиньи хозяйничали в лесу, и свинья-мать любовалась своим поросеночком и его завитушкою.
— Всегда найдется кто-то, у кого есть чувство прекрасного! — сказала она.
Глава XXX. Поэтическая Калифорния
Природные богатства открываются нам чаще всего случайно: собака запачкала нос о раздавленную багрянку [195] , и была обнаружена настоящая пурпуровая краска; на золотоносной земле Америки бодались дикие буйволы и взрыли рогами дерн, лежавший поверх богатой золотой жилы.
195
Багрянка — улитка, в железах которой содержится красящее вещество красновато-фиолетового цвета.
«Так то в старину, — скажут люди, — тогда все происходило иначе, само собой! В наше время не бывает таких открытий, сейчас надо работать в поте лица, если хочешь что-то добыть, надо прорывать глубокие шахты в поисках металлов, запасы которых все более и более оскудевают!» — и тут вдруг земля покажет нам свой поблескивающий золотом безымянный палец с Калифорнийского полуострова, и мы воочию увидим нелепо вымышленные богатства Монте-Кристо, пещеру Аладдина со всеми ее сокровищами. Мировая сокровищница неисчерпаема; мы, если уж говорить попросту и напрямик, самое большее сняли верх, а сама мерка еще полнешенька. Также и в науке есть простор для открытий ума человеческого!..
«Но в поэзии все самое великое и замечательное уже найдено и исчерпано! — скажет чахнущий поэт. — Счастлив всяк, кто родился в прежние времена! Тогда еще можно было открыть много земель, богатые золотые россыпи поэзии сверкали, как руда, прямо на поверхности!»
Не говори так! Счастлив и ты, поэт, родившийся в наше время! Ты наследуешь все замечательные сокровища, которые оставили миру твои предшественники, ты учишься у них, что вечно лишь истинное, истинное в природе и человеке.
Наше время — время открытий, и у поэзии тоже есть своя новая Калифорния.
«Где же она?» — спросишь ты.
Берег ее так близок, тебе и в голову не придет, что там-то и находится новый свет. Подобно отважному Леандру [196] , плыви со мною через пролив, черные буквы на белой бумаге тебя подхватят, каждая точка — прибой волны.
То было в библиотечной зале… ибо народ стоял вокруг полок со множеством книг, старых и новых; рукописи лежали грудами, там были географические карты и глобусы… за маленькими столиками сидели прилежные люди, делали выписки и записи, и работа эта была нелегкой, и вдруг… все разом переменилось… полки превратились в террасы, на которых росли чудеснейшие деревья, с цветами и плодами; между пышными лозами висели тяжелые виноградные гроздья, а крутом все было жизнь и движение. Цветистыми богатырскими курганами подымались старинные фолианты и покрытые пылью рукописи, откуда ни возьмись являлись закованные в латы рыцари и короли с золотою короной на голове, и звенели арфы, и звенели щиты, история ожила и исполнилась поэзии, ибо туда явился поэт; он видел живые картины, вдыхал аромат цветов, выжимал виноград и пил священный сок; только сам он пока еще не знал, что он поэт и будет нести свет грядущим временам и поколениям.
196
Леандр — См. примем, к с. 147.