В снегах родной чужбины
Шрифт:
— Гля! Смертник чешет! Его ночью расстреляют в тюрьме! — послышался визгливый голос бабы.
Федька опешил, увидев, почувствовав торжество, толпы.
— Одной гнидой меньше станет! — бурчал мужик издали, искоса глядя на осужденных.
Федьку и Власа вывели во двор суда. Там их уже ожидал «воронок», который охраняло не менее десятка милиционеров. Едва осужденные влезли в него, милиционеры вскочили на мотоциклы и сопровождали машину до самого тюремного двора.
Федька впервые разозлился, что путь от суда до тюрьмы оказался коротким.
— Ты знаешь, кент, когда кончится твоя ходка, хиляй в откол. Как братану ботаю! Годы подведут. Они свое не сеют. Как со мной. Ходули, падлы, подвели. Накрыли, не пофартило смыться. А ведь хотел немного откинуться на воле. Чтобы крест в изголовье стоял. И никаких оград и решеток вокруг могилы. Чтоб куда ни глянь — воля! И, может, чьи-то руки, сжалившись, положили б мне букет полевых цветов. Пожелали бы доброго — царствия небесного! Не прокляли бы и не плюнули мне вслед. Но вот и с этим не фартит. Хоть ты дыши! — обнял напоследок Влас.
Федька видел в глазок, как через неделю уводили Власа из тюрьмы на расстрел трое охранников. Они уже не кричали, не обзывали законника. Шли рядом молчаливыми серыми тенями.
А он, покрывшись холодным потом, думал, что только чудом не оказался на месте Власа.
Тюремный телефон сообщил Федьке, что фартовые готовили налет на «воронок», но тот поехал другой дорогой и слишком хорошо был обеспечен охраной.
«На воле тебя ждут. В ходку «грев» подбросят. Судью-падлу прикнокают, отплатят суке за обоих. Держись и не ссы! Выпадет лафа — достанем тебя из ходки!» — передала «малина».
Федьку взяли в этап лишь через месяц, не осмелившись оставить его в одной из сибирских зон.
А в закрытом наглухо товарном вагоне его везли несколько дней. Куда? Об этом долго молчала охрана. Но вскоре догадался. Его снова увозили на Сахалин. Но в этот раз не на юг, а на север. Туда, где ураганные ветры не только сшибали с ног человека, но и срывали дома, унося их порою в бушующее штормовое море. Где снег не поддавался лопате, а мороз бывал под пятьдесят. Где летом не было жизни от дождей и комарья. Где сама природа была создана в наказанье человеку.
Федьку везли в зону, из которой на волю выходили лишь трое из десятка.
Не охрана тому виной. Все, кто попадал в Ноглики, знали: обратной дороги отсюда дождется не всякий третий.
Федьку не пугали холода, снег и комары. Не боялся он тайги и зверья. Всякого в жизни навидался и натерпелся. Знал, от зоны добра не ожидай, а и все же в ней лучше, чем в тюрьме.
Федьку привезли в зону поздним вечером. И, не медля ни минуты, отвел его охранник в барак. Предупредил коротко:
— Живи тихо! Хвост не распускай. Тут блатных не празднуют…
В сумрачном длинном бараке копошились мужики. Одни писали письма, сидя за столом, другие, облепив печку, разговаривали о чем-то, кто-то в углу стирал свое барахло, иные курили, сбившись в кучки на шконках, тихо переговаривались. Слышался приглушенный смех
Он подошел к кучке мужиков, куривших отдельно от всех, спросил у них, где бугор; ему указали на жилистого длинного мужика, сидевшего у печки перед стаканом чая. Вокруг него галдели зэки. Он молчал. Думал о своем.
Увидев Федьку, долго не мог врубиться, не понимал, чего тот хочет от него. Потом указал на пустые нары в углу барака, бросив короткое:
— Теперь сгинь с глаз…
«Кто они? Работяги иль фартовые? Почему бугор не спросил, по какой статье осужден? Не поговорил, как полагалось? Цыкнул, как на шпану». Федька пошел к нарам с тяжелым сердцем, оглядываясь, не мелькнет ли знакомое лицо какого-нибудь кента. Но нет, вокруг чужие. Они, взглянув на новичка, тут же отворачивались, не проявляя к нему ни малейшего интереса.
Утром Федьку сорвали на построение двое мужиков. Едва припомнив, где находится, он уже через полчаса шел на работу в сером строю под конвоем.
Зэки прокладывали железную дорогу от Ногликов в Оху. Она должна была связать столицу северного Сахалина со всеми поселками и городами, а дальше соединиться с железнодорожной магистралью юга Сахалина.
Железная дорога должна была пройти через распадки и сопки, через речушки и марь. Десятки тоннелей предстояло пробить в сопках, поставить мосты через бурные горные речушки, которые по весне становились сущим наказанием.
Федьке молча дали в руки лом. Поставили рядом с мужиками, выдиравшими из мари разлапистую корягу. Сколько их предстоит вырвать из оттаивающей земли? Того никто не мог знать. Люди работали молча, сцепив зубы, словно берегли силы.
Федька, оглядевшись, увидел, что от работы здесь никто не отлынивает, не сачкует. Охрана никого не подгоняла, спокойно сидела у костров, изредка оглядываясь на зэков.
Федька сразу стал соображать, как сбежать из зоны…
Он вглядывался в унылую местность, запоминая каждый бугорок, выемку, кочку. Всматривался в зэков. И задавал себе один вопрос: «Пытался ли кто-нибудь сбежать отсюда? И удавалось ли это кому-нибудь?»
Но мужики бригады были неохочи до общения. Они лишь изредка роняли скупые слова. И не интересовались, казалось, никем и ничем.
Федька удивлялся тому, что даже бугор барака вкалывал наравне со всеми и не имел привилегий.
Работали зэки без перекуров и перерывов, без малейшего отдыха, будто к собственному дому дорогу вели. Вначале это удивляло. А к концу дня злить начало.
«С чего бы я на власти горб стал наживать? Мало вытерпел? Попал к каким-то лидерам! У них, видать, мозги поморозило вконец. Что же, мне тоже сдуреть надо? Ну уж хрен! Видал я их всех… Смоюсь, как два пальца обоссать! Зенки мои их бы не видели», — думал Федька, торопясь к распадку и делая вид, что приспичило по нужде.