В созвездии трапеции (сборник)
Шрифт:
— Да все то же, Алексей Дмитриевич. Профиль сигнала по-прежнему неизменен.
Рассеянно просмотрев пленку, Костров просит:
— Передайте ее Галине. Пусть она обработает и эти данные.
Костров «охотится» за искусственными радиосигналами из космоса уже не первый год, неутомимо совершенствуя антенны и приемную аппаратуру. Сейчас его интересует Фоцис — звезда, близкая по спектру к нашему Солнцу. Спектральный класс его — G5, температура— 5500 градусов. Он немного холоднее Солнца, но тепла его вполне достаточно, чтобы обогреть свои планеты.
Зато
Неожиданно в аппаратную входит Басов. Михаил Иванович очень бледен — видимо, тоже неважно провел ночь.
Не заикнувшись даже о ночной беседе, будто и не было ее, он заводит разговор о ходе наблюдений Кострова за Фоцисом. Выслушав ответ Алексея, качает головой, говорит с укоризной:
— Да-с, не порадовали вы меня сегодня. По-прежнему все беспросветно…
— Почему же?
— А сколько еще можно возиться с этим Фоцисом?
— Сам знаешь, как опасна поспешность в таком деле. К тому же три месяца — не такой уж большой срок.
— А года было бы достаточно? — насмешливо щурится Басов.
— Да, пожалуй…
— Ну так вот! — с каким-то непонятным торжеством восклицает директор радиоастрономической обсерватории. — Американцы занимались радиоизлучением Фоциса ровно год, тебе это известно. А сейчас я прочел в Бюллетене международной научно-технической информации, что они отказались от исследования Фоциса.
— Ну и что же? — удивленно поднимает брови Костров. — Значит, у них; не хватило терпения. Они быстрых побед жаждут.
— Американцы действительно торопятся удивить мир очередной сенсацией, но не все. Ты же знаешь, что наблюдение за Фоцисом вел у них такой астроном, как Томас Брейсуэйт.
— Да, Брейсуэйт — серьезный ученый, — соглашается Костров, — но он не волен ведь в своих действиях. Его начальству надоело, видимо, ждать, пока он проанализирует все данные.
Басов недовольно морщится:
— Я знаю, ты упрям, и не порицаю тебя за это. Должен же ты понимать, однако, что и для нас немаловажно первыми принять искусственный сигнал из космоса.
— Не беспокойся, понимаю это не хуже тебя. Но ты ведь вообще, кажется, не очень веришь в обитаемость галактик. Откуда же в таком случае ждешь сигнала?
— Я был бы плохим материалистом, если бы не верил не только в существование жизни во Вселенной, но и в высокое ее развитие во многих мирах нашей Галактики, — заявляет Басов так энергично, что Алексей начинает даже сомневаться: он ли всего несколько часов назад говорил о том, как одиноко человечество? Или, может быть, Басов был так пьян, что не помнит теперь, о чем говорил? — И мы будем искать эту жизнь всюду, куда позволит проникнуть разрешающая способность
— Ну что же, я рад за него, — почти равнодушно отзывается Костров. — Может быть, ему и повезло. Я еще в Бюракане занимался этой звездой, но безрезультатно.
— Значит, и у тебя не хватило тогда терпения! — восклицает Басов. — Дзета Люпуса очень похожа на наше Солнце. Ее подкласс — G2, а расстояние до нее в три раза меньше, чем до твоего Фоциса. Так что ты напрасно от нее отрекся. Еще не поздно вернуться, однако…
— А я не понимаю, почему так беспокоит тебя моя «измена» дзете Люпуса? Ею занимается Климов, зачем же дублировать его работу?
Басов снова морщится, будто в рот ему попало что-то очень кислое. Поясняет с явной неохотой:
— Для меня, видишь ли, не безразлично, кто будет заниматься этой, я бы сказал, очень перспективной звездой. К тому же ты ведь знаешь, что у нас скоро вступит в строй семидесятиметровый рефлектор. Не могу же я доверить его Климову?
— А мне?
— Тебе доверю, но только в том случае, если ты займешься дзетой Люпуса или альфой Кобры.
— А альфа Кобры чем же тебя привлекла? С нее тоже были приняты какие-нибудь «обнадеживающие» сигналы?
— Ею Томас Брейсуэйт заинтересовался, — почему-то почти шепотом сообщает Басов. — А я очень в него верю.
Этот человек делается вдруг неприятен Кострову, и он говорит очень холодно:
— Твое дело, конечно, в кого верить. А если моим мнением интересуешься, то я не советовал бы тебе так пренебрежительно относиться к Климову. Он очень способный, я даже употребил бы в данном случае твое любимое определение — «перспективный» ученый. Дублировать его я не намерен. Пусть не только изучает «перспективные» звезды, типа дзеты Люпуса или альфы Кобры, но и работает на семидесятиметровой антенне. Я только порадуюсь этому.
— Ну, как знаешь, — недовольно бурчит Басов и уходит, не попрощавшись.
Оставшись один, Костров рассеянно склоняется над спектрометром. И вдруг снова распахивается дверь…
— Я все слышала, — раздается сдавленный от волнения голос Галины. — Мне бы лучше других следовало знать своего муженька и ничему не удивляться, однако даже я не ожидала от него такого…
Алексей молчит, не зная, что сказать, а Галина продолжает, с трудом сдерживая негодование:
— Постеснялся хотя бы разглашать свои ориентации. И потом, откуда такой энтузиазм, такая вера в обитаемость Галактики? Передо мной он вечно скепсис свой изливает: «Мы одни во Вселенной. Вокруг слепая стихия, вырождение и «белая смерть» космической материи»! Сверхновые звезды у него — «самоубийцы», белые карлики — «звезды-банкроты». От такой картины завыть можно, глядя в бездонное небо. И я все ждала, что вот-вот заговорит он об этом открыто или хотя бы попросит от должности отстранить. И вдруг такая жажда открытий!