В Стране Дремучих Трав (изд. 1962)
Шрифт:
Но светлая мысль разогнала горькие размышления. Может быть, мешок с рукописью не уплыл, а застрял в ряске? Я отыщу, непременно отыщу свой дневник. И пусть обитают в этой Великой Медленной реке динозавры. И пусть антракозавры заглушают своим криком вой и свист бури. Но все же я знаю: Великая Медленная река — это только ручей с ряской, где обитают обыкновенные тритоны и самые обыкновенные лягушки.
И свой дневник я найду! Он не промокнет — он залит воском, лежит в непроницаемом мешке.
День за днем ходил я по берегу, плавал между полями ряски, смотрел, искал мой мешок. Не нашел! Но и думать не хотел, что течение его унесло. И поверил
Я все пытался припомнить, узнать то место, где перевернулся плот. Надо нырять, искать дневник под водой. Но где, в каком месте искать?
Аэростаты… аэростаты… аэростаты… Иногда вдруг в голову приходит то или иное слово, слово, не связанное ни с тем, о чем думаешь, ни с тем, что тебя окружает. Но это слово не отстает, звучит в голове, и ты его повторяешь и повторяешь.
Я был очень голоден, бродил по берегу, думал о том, как раздобыть еду, но все повторял слово, которое ко мне привязалось: «аэростаты… аэростаты…» Откуда оно пришло? Это все от голода. Как кружится голова! И плывут высоко в небе облака, плывут, качаются в недосягаемой вышине. А под ними плывут, качаются цветы: белые зонтики, пушистые метелки, разноцветные шары. Кружится голова. И засело в мозгу занозой одно слово: «аэростаты».
У самого берега по воде простерлись листья какого-то растения. Продолговатые и густо-зеленые, они были похожи на листья тропического фикуса. Я был в несколько раз меньше каждого листа. Торжественно покачивались над водой громадные столбики розовых цветов. Это земноводная гречиха.
Вода ограждала гречиху от незваных пришельцев, которые вползли бы и пробрались бы к нектару.
Голодный, усталый, я издали глядел на розовые цветы и, вздыхая, вспоминал, как вкусны и питательны пыльца и нектар земноводной гречихи, — глядел и не знал, что делать. Мне не доплыть, не добраться до этого куста — не хватит сил. Я отошел от воды и скоро увидел другой куст земноводной гречихи, на берегу. Здесь она защищалась от похитителей нектара на иной лад: стебель был покрыт волосками, которые выделяли клейкую жидкость. В ней барахтались жучки, муравьи. Чтобы не «влипнуть», как муравей, я взобрался на высокий высохший куст. Он рос рядом с гречихой. Я потянул розовые цветы гречихи к себе. Ел пыльцу, пил нектар. Цветы рвались из рук. Я не отпускал. Был ли то обед или ужин? Не все ли равно! Я сыт. Но голова все еще кружилась. Может быть, от еды и питья, а может быть, оттого, что я слишком высоко взобрался…
С большой осторожностью, рискуя свалиться, я спустился на землю.
Аэростаты… аэростаты…
Вечерело. Заходило солнце. Опять над большой полноводной рекой носились птицы-стрекозы. И их блестящие длинные узкие крылья переливались цветами радуги.
Они беспокойно провожали волны в долгий путь и исчезали за изгибами реки.
Опять в голове неотвязно зазвучало: аэростаты… И стало мне казаться, что где-то, когда-то я видел много-много аэростатов. Серебристые, легкие, привязанные длинными тросами, они чуть-чуть покачивались и рвались, тянулись, готовились взлететь. Но где и когда я их видел? Не помню. Я взобрался на ствол, чтобы улечься на листе: здесь спокойнее и безопаснее спать, чем на земле. Некоторое время я ворочался: ведь по всему листу проходят жилки. Наконец я примостился, нашел удобное положение.
Рядом со мной ярусами поднимались зеленые листы. На каждом — тысячи и
Лежа на чуть-чуть покачивающемся листе, я в дремоте смотрел на прихотливые очертания листьев и думал: хоть бы во сне увидеть аэростаты.
Ведь бывает же так, что человеку приснится то, о чем он напряженно думал. И он просыпается радостный и взволнованный: вспомнил, всё вспомнил. Но нет, не слушается сон человека. Приснилось мне совсем другое. Я лежу на верхней полке вагона медленно движущегося поезда. И вдруг резкая остановка. Чуть было не свалился. Падаю, руки мои хватают, цепляются за край полки. Проснулся.
Солнце уже высоко стояло в небе. Я лежал на самом краю листа. Лист, следуя за солнцем, двигался и поворачивался всей поверхностью к солнцу, и я все скатывался. Вот тебе и медленно движущийся поезд! Вот тебе и аэростаты!
С реки долетали острые, тонкие звуки. Комары заводили свою музыку. Оглянулся. Меня поразило: направо за листом чуть-чуть покачивалась какая-то гигантская тень. Качание тени вдруг усилилось. Игра светотени! И было такое мелькание, что у меня зарябило в глазах. Огромный гамак, сотканный пауком-тенетником, был привязан канатами к деревьям. Ветра нет, а мелькание, игра светотени не прекращаются. Значит, паук сам раскачивает сеть. Так он делает в минуту опасности или при нападении на добычу: сеть становится невидимой, словно тает, расплывается.
Но лихорадочная игра светотени и резкое мелькание постепенно прекратились. Гигантская тень от сети спокойно легла на землю.
Я спустился с листа и стал снизу рассматривать сеть. Ни добычи паука, ни его врага не увидел. Только сверкали на солнце капли клейкой жидкости.
Припомнил! Все припомнил! Аэростат!
В тот миг, когда опрокинулся мой плот, в тот именно миг, там, в глубине вод, я увидел такую же сеть из паутины. Она качалась в воде и была похожа на аэростат. Все ясно: надо искать мой потонувший мешок с дневником там, где в воде висит такая же сеть, похожая на привязанный аэростат.
Чем больше я смотрел на сеть паутины, тем яснее становилось, почему слово «аэростаты» неотвязно звучало в моей голове.
Надо нырять. Найду подводный аэростат — найду около него и мешок с дневником.
В той, «большой», жизни я был неплохим пловцом и знал, что у ныряльщиков на большую глубину бывает кровотечение из носа, ушей и рта. Я знал, что ныряльщик может пробыть в воде около двух минут.
Тяжелый камень в руке. Совсем как у искателя жемчуга. Прыжок! Вода сомкнулась над моей головой. Камень потянул глубоко на дно. В висках стучит. Плохо вижу. Головокружение. Впереди мелькнуло что-то темное. Бросил камень, всплыл наверх. На песчаном берегу едва пришел в себя. Пульс усиленно бился. Голова все больше кружилась. Шум в ушах не переставал.
С трудом дополз до какой-то пещеры. Чья это нора?
Не все ли равно — она пуста. Кое-как подкатил к пещере большой камень, кое-как прикрыл вход. Прислонившись в пещере к стене, я задремал.
Пришел новый день. А с ним — другие размышления. Надо вспомнить и отгадать тайны ныряльщиков. Какие чудо-ныряльщики были в древние времена! Царь персов Ксеркс, воевавший с греками, предложил греку-ныряльщику Силлиасу раздобыть сокровища с потонувшего на большой глубине корабля. Силлиас извлек и доставил сокровища царю. Но Ксеркс, увидя замечательное мастерство ныряльщика, задержал его на корабле, никуда не отпускал. Но в тот час, когда налетела буря и поднялся шторм, грек-ныряльщик Силлиас прыгнул с корабля в море. Уплыл.