В стране райской птицы. Амок.
Шрифт:
— Правоверные! — гремел его звучный голос. — До каких пор мы будем терпеть ярмо чужеземцев? До каких пор неверные будут властвовать над детьми пророка? Разве мы не можем жить и управляться сами, без чужеземцев, как было когда-то? Разве не имеем мы своей славной истории? Или у нас не было своего, независимого государства? Правоверные, готовьтесь к борьбе, просвещайте темный народ, вовлекайте людей в наши ряды, и тогда мы прогоним чужеземцев и заживем свободной жизнью!
Правоверные слушали эту речь и понимали лишь то, что нужно прогнать чужеземцев. Славной
Действительно, когда-то в XI–XV столетиях на Яве были независимые государства. Господствовали в них сначала индийские цари, которые ввели буддийскую религию, потом арабские, повернувшие народ на магометанскую веру. В результате у современных яванцев получилась какая-то смешанная религия, хотя на бумаге они числятся магометанами. И если религией интересовались немногие, то слова «независимость» и «свободная жизнь» волновали всех, и люди нетерпеливо ждали, когда же наступит час борьбы…
Вот и сейчас Нонг сидит в своей хижине, думает и страдает душой за своих родителей.
К дому подошел «лури» (староста).
— Па-Инго, — сурово сказал он, — ты обещал заплатить из заработка Нонга. Где его заработок?
Па-Инго промолчал.
— Если Па-Инго не внесет деньги через три дня, его «сапи» (вол) сменит своего хозяина, — предупредил лури.
Снова никакого ответа.
— Лоло (сорная трава) выросла в ушах Па-Инго и мешает ему слушать голос разума, — продолжал лури. — Если бы ты отдал землю в аренду, не было бы таких хлопот.
— Подожди, пока соберу рис, — произнес, наконец, Па-Инго.
— Много раз всходило и заходило солнце, пока тебя ждали. Больше нельзя. Подумай. Я сказал.
И лури медленно, важно пошел прочь.
Па-Инго остался недвижимым. Только Нонг вскочил на ноги и начал нервно расхаживать возле хижины.
Ночь близилась к концу. На востоке посерело, и стали отчетливее вырисовываться вершины гор. Вот их позолотили первые солнечные лучи, а в долине было все еще темно. Потревоженный туман задвигался и неохотно, медленно начал подниматься над плантацией.
Дэза спала, спал и заводской поселок. Только кое-где проснулся один-другой человек. Вдруг послышался тревожный звон и крики — Пожар на плантации!
Будто муравейник, зашевелился поселок. Люди со всех ног бросились — кто на плантацию, кто — в кампонг. Сюда спешили и надсмотрщики со своими плетями, и полицейские, и местные чиновники.
Загремел барабан в деревне, забегали по улице заводские люди…
— Марш тушить пожар! Живо! Все! Перепуганные жители вскакивали, не понимая, что происходит. Налетели стражники, явился лури, — бегал, кричал изо всех сил. Плакали дети и женщины, недовольно роптали мужчины, свистели плети, ругались надсмотрщики, — шум и гам стоял такой, словно на деревню напали бандиты.
Надо ли говорить о том, что у населения не было никакой охоты спасать господское добро? Люди разбегались кто куда, прятались, а от этого насильники бесились еще больше.
— Стой! Куда ты? Я тебе покажу! — кричали они,
Все же им удалось поймать человек пятнадцать и выгнать в поле. Огонь шел там стеной, сухой тростник трещал, специфический запах горелого сахарного сока разносился в воздухе. Прибежавшие первыми успели сделать лишь небольшую просеку, чтобы не пустить огонь дальше, но людей не хватало. Пока задерживали огонь в одном месте, он пробивался в другом.
Сам Бильбо прибежал на пожар и тоже носился, как взбесившийся зверь.
— Ах, сволочи! Бунтовать вздумали? Мы из них выбьем этот дух! — кричал он по адресу тех, кто не явился тушить огонь.
Только часа через три, после того как половина плантации была уничтожена, огонь удалось задержать. Но и от риса Па-Инго и некоторых других крестьян ничего не осталось: все было вытоптано.
День спустя в дэзу явились важные гости. Впереди, на белой лошади, ехал старик с седой бородой, в чалме и в белом халате. Коня покрывала шелковая попона с разноцветными разводами. Рядом со стариком ехали Бильбо и несколько чиновников. Вооруженные конники окружили старика, а замыкала кортеж подвода со слугами и хозяйством.
Бильбо и голландские чиновники держались перед стариком покорно и угодливо, как перед царем. Жители, встречавшиеся по дороге, делали «дьёнг-кок», знак высшего уважения: отходили в сторонку и приседали, пока важное лицо проезжало мимо. Этот дьёнг-кок простой народ обязан был делать перед каждым чиновником, и тем более перед всеми без исключения белыми. Впрочем, надо отметить, что теперь дьёнг-кок в городах и даже таких населенных пунктах, как Бандью, не выполнялся. И все же перед такой важной персоной, как регент, приходилось возвращаться к древнему обычаю.
Как мы уже говорили, регентом всегда назначают какого-нибудь князя, потомка прежних властителей страны. Через него голландская власть и проводит все свои мероприятия. Выше регента стоит лишь голландский резидент, местный губернатор, управляющий не народом, а регентом. Как и все чиновники, голландские резиденты сменяются после нескольких лет службы, регенты же остаются на месте всю свою жизнь и даже передают должность по наследству сыну (понятно, с согласия голландских властей).
Регенты пышно живут в своих дворцах, имеют сотни слуг и жен, собственный почетный отряд войск. На все это нужны деньги. Их и дают голландские власти, требуя за это от регентов службы, как говорится, не за страх, а за совесть.
Но сплошь и рядом денег не хватает, и вот тут-то начинается неслыханная эксплуатация народа. Любыми способами выжимают регенты из народа соки в свою пользу, — так, что иной раз и голландскому резиденту приходится сдерживать аппетиты таких «властителей». И если в подобных случаях происходят недоразумения с населением, слышатся жалобы на власть, голландцы резонно заявляют яванцам:
— Чего вы от нас хотите? У вас своя власть и, как видите, временами не слишком мягкая. Нам даже приходится охранять вас от нее. Разве лучше будет, если мы оставим вас одних с вашими собственными князьями?