В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Испытания. Том 1
Шрифт:
И потому я никак не ожидал, что эта самая Таня, маленькая сестра Платона, буквально спасёт меня сейчас, ведь останься я на улице или даже в подъезде, меня обязательно бы сцапали «фараоны», и не видать мне тогда поступления. А я изо всех сил готовлюсь в медицинский. И надеюсь поступить, обидно будет усилия нескольких лет пустить коту под хвост из-за того, что случилось сегодня.
А случилось нечто очень странное. В нашем городе существуют не то чтобы группировки, но он разделён примерно напополам, потомки пришельцев из деревень, с одной стороны, и рабочих местного Бумажного комбината, к которым примыкали и городские интеллигенты, с другой. Мы враждовали не яростно, дрались весьма редко, это носило характер каких-нибудь пасхальных
Но сегодня вечером случилось нечто странное и экстраординарное. Эти самые «деревенские» пришли на нашу территорию обозлённые, вооружённые и ножами, и «розочками» от откуда-то взявшихся пивных «чебурашек», у нас бутылочное пиво появлялось крайне редко, а тут все они были изрядно подогреты алкоголем, и явились, выкрикивая наши имена, вернее прозвища, как моё за Валерия Павловича, полного тёзку Чкалова, меня звали Лётчиком, и особенно выкликали Платона. Они вопили, что кто-то из наших едва ли не изнасиловал сестру кого-то из «деревенских», вот они и пришли поквитаться. Ничего подобного на самом деле быть не могло, никогда и никто из наших парней такого сделать не мог, да и никто этого в городе не делал, никогда я не слышал о таких вещах, но убедить этих распалённых молодчиков было невозможно, и пришлось просто защищаться.
Они застали нас в старых развалинах фабрики, той самой, которая стала теперь Бумажным комбинатом, их «резиденция» была в разрушенном монастыре на другой окраине города. Второй монастырь в нашем городе был через реку, немного более сохранный в нём были какие-то складские помещения. Ни «деревенские» к нам, на нашу территорию, ни мы к ним никогда не совались, все драки свершались на нейтральной земле, на рыночной площади, например. А сегодня…
Когда драка разгорелась, послышались визги сирен со всех сторон, получалась настоящая облава. Вот тут мы и побежали. От моего дома, что через два от дома Платона, пути мне были отрезаны, вот я и забежал сюда, надеясь увидеть и предупредить Платона о каком-то странном заговоре, каким мне показалось происходящее сегодня. Вот только понять, кто вдруг решил вот такой облавой избавить город от неформальной молодёжи… ведь скольких сегодня успели похватать, сколько похватают ещё завтра, кого обнаружат с побитыми рожами? Что за акция? Кто-то выслуживается перед начальством?
Вот о чем я думал, пока умывался. Смывал кровь с разбитых костяшек, с лица, всё же получил я порядочно, лицо и так не блещет мужественной красотой: ни красивых скул, или там подбородка, профиля римского, одни щёки, ни бровей, ни ресниц, ни глаз, будто меня в хлорке мыли, волосы серыми мышастыми прядями прилипли ко лбу. Как ещё нос мой, утиный, цел, губы расквасили в мешанину, но зубы не шатались, слава Богу.
– Я ложусь, мам, ложусь, сейчас помоюсь только! – услышал я рядом с дверью Танин голос.
Она вошла, оглядела меня, маленькая, и голосок тоненький, а смотрит, как большая, серьёзно и хмурясь.
– Н-да, Лётчик, ненамного лучше… – сказала она с сомнением. – Тебе, как я понимаю, на улицу нельзя, так?
– Да добегу я, – сказал я.
– Не добежишь, я в окно выглядывала, целая эскадра этих «бобиков» по городу носится. Вы что натворили? Никого не убили хоть?
– Да ты что! – я развернулся к ней.
– Ох, да не смотри на меня, Валер! – отмахнулась Таня. – Ты и так не Ален Делон, а сейчас вообще… котлета. Жуткая…
– А где Платон-то, всё же? –
– Я думаю, у девушки. Впервые в жизни его ночью дома нет… Ты вот что… я смотрю, ты весь грязный. Раздевайся, и залезай в ванну, мойся, я сейчас принесу тебе что-нибудь Платошкино одеться. И до утра спрячу. А утром… ну потом расскажу…
– Тань, ты книжек про индейцев перечитала? Или про партизан?
– Я, Лётчик, про индейцев вообще не люблю, – сказала Таня, такая несуразная и смешная, такая вблизи маленькая, меньше, чем издали, и такая сейчас замечательная. – Мальчик я тебе, что ли, про индейцев читать. И не умничай, куда там… хихикает ещё, подумаешь… Мойся и одевайся, а потом тихо-тихо прямо через коридор. Мама не услышит, за машинку села, она за своей работой не видит и не слышит ничего, хоть тут партизанский отряд спрячется.
Она разожгла титан, и пустила воду в ванну, и через пару минут принесла полотенце, а ещё футболку и треники своего брата.
– Не стесняйся, закрывайся, – сказала она, оглядываясь, пожала плечами. – Вроде всё…
Мыться было больно, рёбра помяли мне, надеюсь, не сломаны, в травмпункт бы, но это всё равно, что сразу в милицию пойти сдаться…
Мыло у них славное, мягкое и пахнет хорошо… я мылил его в ладонях и оно бралось тонкой густой пеной. Моя мама покупает «земляничное» или «банное», и где люди такую прелесть достают? И вообще ванная какая-то необычная: на стенах белый кафель, но старинный, наверное, со времён постройки дома, а у них дом один из самых старых, дореволюционных, тут раньше чиновники жили, потом стали на коммунальные делить, но их квартира как раз из неразделённых, в отличие от нашей. Их с Платоном мать – писатель, журналистка, её не только в городе, в области знают, потому и квартира такая. Тут, в ванной, обширной, как и все помещения в квартире, кроме титана, что сейчас славно гудел пламенем, плетёное кресло, шкаф-комод, Таня оттуда доставала полотенце для меня и мыло, и над комодом картина, какой-то полуголый спортсмен, и горшок с плющом, он по потолку вьётся, тянется к окну за шторкой. И зеркала тоже большие, целых три, в полный рост, не то, что у всех – как мутные бойнички.
Я закрыл воду, вытерся и повесил полотенце, как делал дома – на верёвку для белья, стал одеваться, треники Платона мне длинны, он намного выше меня, а фланелевая рубашка впору, он как Геркулес, а я толстый, потому и подошла, рукава даже подворачивать сильно не пришлось. В окно слышны визги сирен, то приближаются, то отдаляются. Надо же, всё не угомонятся, настоящий рейд сегодня, будто готовились…
Я всё сделал так, как сказала Таня, проскользнул через коридор к ней в комнату, она закрыла дверь за мной, действительно, был слышен стрёкот машинки где-то справа. Таня взялась мазать меня зелёнкой, я сопротивлялся, но она сказала с укоризной:
– Ну ты чего, Лётчик, ты же в мед собрался, должен понимать, попадёт в рану грязь, а тем более земля… Ты что, умереть хочешь? Подумаешь три дня зелёненьким походишь… Слушай, ты, наверное, маме позвони, а то волнуется, наверное. Я сейчас аппарат принесу.
Вот точно! Как это я… ведь думал, пока мылся, и вот – забыл. Таня принесла красный аппарат с длинным шнуром, и я, стараясь говорить потише, позвонил маме. Она обрадовалась, в голосе зазвучали слёзы:
– Сыночек, так ты… все хорошо с тобой? Всё хорошо? Ты где? Ты не в больнице? Тут такое, говорят… напугали меня, я уж… Ты где?
– Я? Я тут… у девушки я, – сказал я, посмотрел на Таню, она усмехнулась и подмигнула мне, хорошая девчушка и не высокомерная…
– У девушки?.. – у мамы изменился голос, из слабого и испуганного, став сразу строгим: – Лерка, я тебе говорила, ты гляди! Ежли чего, если что наделаешь, я тебя… ох… Ты, когда домой придёшь?
– Мама, я приду, ты не волнуйся, ты спать ложись.
– Спать… все нервы… Ладно, Лера, домой всё же поспеши.
– Хорошо-хорошо, я сразу же.
Я положил трубку на рычажки.