В субботу рабби остался голодным
Шрифт:
— Почему эта стройка так важна для него? Это здание нам фактически не нужно.
— Потому что это стройка, вот почему. Это тот прогресс, о котором они говорили. Это то, что он может продемонстрировать, нечто солидное, реальное. Это недвижимость ценой в сто — сто пятьдесят тысяч долларов. Это ценность, которую он может назвать своим личным вкладом в организацию храма. При мне, скажем, у нас появилось наше нынешнее здание.
— Я не возводил никаких зданий, — сказал Беккер.
— А кладбище? Это же ты его купил. Когда они поставят центральные ворота, на них будет твое имя. Шварц
Рабби пообещал себе ничего не говорить о личном участии Шварца, поэтому неохотно кивнул.
— Да, наверное, что-то в этом роде.
— Ну что ж, рабби, — сказал Вассерман, — будет нелегко, но мы постараемся сделать все возможное.
На улице Беккер сказал:
— Что меня бесит, так это почему он не связался с нами. Мы его друзья, и не только мы. К тому же он действительно сделал все, чтобы помочь мне, когда мой партнер Мел Бронштейн попал в скверную историю. Так что я-то уж, по крайней мере, и правда чертовски ему обязан… Знаешь, рабби изменился за те несколько лет, что он у нас. Помню, когда он только приехал, то был такой застенчивый, что еле можно было разобрать, что он говорит. А сейчас он так все разложил по полочкам, как будто ситуация у него полностью под контролем.
— Это потому, что он повзрослел, возмужал, — сказал Вассерман. — Когда он сюда приехал, он был только что из семинарии, совсем мальчишка. У него были убеждения, и он твердо их придерживался, но высказывал их так тихо, что никто, в общем-то, не обращал на них внимания. Но за эти несколько лет он приобрел уверенность в себе и готовность отстаивать свои права. Я тебе скажу, Беккер: у него в голове что-то вроде радарного луча.
— Какого еще радарного луча?
— Который помогает самолету лететь ночью. Там есть такое навигационное устройство — самолет летит словно по невидимой линии. Как только он отклоняется от нее в ту или другую сторону, это устройство дает звуковой сигнал. Так и с нашим рабби. У него в голове — основы еврейской традиции. Когда конгрегация отклоняется в ту или другую сторону, рабби получает предупредительный сигнал и понимает, что мы совершаем ошибку.
— Очень хорошо, конечно, но в данном случае этот сигнал может привести к катастрофе.
— Почему?
— Потому что бедняга может потерять работу. А у его жены скоро родится ребенок.
— Ты мог бы мне и рассказать, — сказала Мириам. — Меня так и подмывало войти, когда я услышала, что ты разговариваешь с мистером Вассерманом и мистером Беккером. Я заметила, что ты осмотрительно не ответил, когда кто-то из них спросил, как я к этому отношусь. Они совершенно правильно решили, что меня это тоже касается.
— Извини, Мириам, дорогая. Это было глупо с моей стороны. Я был неправ, но я не хотел, чтобы ты переживала в такое время. Я надеялся, что сегодня утром все это дело окончательно решится. Мне и в голову не пришло, что Шварц может умолчать о моем письме.
— А что, если он прочтет письмо, и правление будет с ним заодно?
— Не думаю, что они на это пойдут — без меня, без моих пояснений. — Извиняющийся тон рабби
— Что же ты собираешься теперь предпринять?
Он пожал плечами.
— Что я могу предпринять? От меня уже ничего не зависит. Остается только надеяться, что Вассерману и Беккеру удастся собрать достаточную поддержку…
— То есть ты собираешься сидеть сложа руки и ждать, пока вопрос не решится либо так, либо эдак?
— А что ты предлагаешь? — Рабби был уязвлен.
— Ты сказал, что это осквернение могилы. Очень хорошо — значит, ты можешь обратиться к городским властям. Ты можешь поговорить с миссис Хирш.
Он покачал головой.
— Я никогда на это не пойду. Я пока еще служащий конгрегации, и если избранные ею представители собираются сделать то, чего я не одобряю, я не могу обращаться с протестом в какие-то внешние органы.
— Мне кажется, — едко сказала Мириам, — что тебя гораздо больше волнует твоя борьба с правлением, чем Хирш. Ты отмежевался от их деятельности, но если, как ты утверждаешь, тебя возмущает именно осквернение, то что ты делаешь, чтобы его предотвратить?
— Что я…
— Самое меньшее, что ты можешь сделать, — это доказать, что произошло в действительности.
— Вот как? И каким образом?
— Если бы нашли записку, это доказывало бы, что это самоубийство, так?
— Но если не нашли — это еще ничего не доказывает. Это негативное доказательство.
— Мне кажется, что если ты можешь доказать, что нечто имело место, то должен суметь доказать и то, что этого не было.
Рабби сознавал, что ее тонкая издевка над логикой — следствие обиды на его скрытность.
— Но разве ты не понимаешь, — сказал он терпеливо, — что сама по себе возможность что-то доказать еще не означает…
— Я знаю только то, что если один человек что-то сделал, другой человек наверняка способен выяснить, что именно. Кроме того, нужно подумать и о вдове. Тут в городе крутится один следователь из страховой компании, и миссис Маркус — помнишь, она звонила? — сказала, что ее подруга миссис Хирш боится потерять страховку, если он докажет, что это было самоубийство.
— Ему это доказать не легче, чем нам доказать, что это был несчастный случай.
— Да, но он может создать ей кучу проблем — например, они будут тянуть с выплатой денег до бесконечности. Дэвид, ты должен что-то сделать.
— Но как, женщина, как?
— Я не знаю. Ты — рабби. Это по твоей части. По крайней мере, ты мог бы попытаться.
С минуту он напряженно смотрел на жену
— Хорошо, Мириам, попытаюсь. Я позвоню Лэнигану и спрошу, не согласится ли он вместе со мной пройтись по всем имеющимся фактам. Может, на что-то и наткнемся.
— Я предлагаю лучший вариант, — сказал шеф полиции рабби, когда тот ему позвонил. — Я слышал, вы прихворнули, так вместо того чтобы встречаться завтра у меня в офисе, давайте я захвачу материалы по делу и заеду к вам сегодня вечером.