В сумерках. Книга первая
Шрифт:
– Так, значит, вы студент? – уточнил старичок, напирая на «вы».
Кирилл кивнул, поджав губы.
– В аренду или купить намерены? – старичок теперь обращался прямо к Кириллу.
– Покупать, – отозвался Мишка. – Деньги есть.
– Какой объем работы предполагается?
По узким щекам Кирилла к вискам побежали красные пятна. Он не смотрел на собеседника, только возвел взгляд к потолку и неопределенно покачал головой.
– Сколько экземпляров рассчитываете получать с одной закладки? – уточнил мастер.
– Чем больше, тем лучше, – отозвался
Кирилл обернул к нему лицо с гримасой негодования. Тот и сам сообразил, что вопрос провокационный. Все трое замолчали. Мастер встал, пошел вдоль стеллажа с машинками, рассматривая каждую и, похоже, прикидывая, какую цену запросить.
– Эти все в ремонте? – Мишка испытывал неловкость, когда молчал. Звук собственного голоса придавал ему смелости.
– Есть в ремонте, есть на продажу. Владельцы сдают, как правило, убитые аппараты. Восстанавливаем. Порой сюда попадают машинки в хорошем состоянии. И очень интересные экземпляры. Только новых нет. Но за новой-то вы отправились бы в магазин. Деньги есть, – нарочно скопировал мастер недавнюю реплику Мишки. – Вам нужно, как я понимаю, подобрать особый экземпляр.
Он подумал и осторожно вышел в другое, смежное помещение. Там что-то переставлял, временами покряхтывая, и, наконец, вынес аппарат, обернутый тонким брезентом. Развернул, бережно развязав бечевку. На шильдике парни увидели непроизносимое название – набор латинских букв, искаженных до неузнаваемости затейливым шрифтом и умляутами. Старичок взял клочок бумаги и начертал: «Hed"oнrу».
– А прочитать вслух можете? – подал голос Кирилл.
– Как это читается? – торопил Мишка.
– Не решусь предложить свой вариант транскрипции. Слишком витиеватый язык. Самый сложный из европейских языков – венгерский!
– Откуда вы знаете? Знаете, что это венгерский?
Мастер пропустил мимо ушей Мишкин вопрос и продолжал, обращаясь к Кириллу:
– На самом деле неважно, что написано на фасаде. Аппарат, поверьте, от станины и до последнего винтика – это «Ундервуд» с двадцатой кареткой. Выпуск годов этак… – Он сделал паузу, как бы прикидывая, а на самом деле предвкушая эффект. – Первая мировая еще не закончилась, во всяком случае до восемнадцатого года. Австро-Венгрия, была такая империя, рухнула вслед за Российской. Раскололась на куски. – Мастер сделал жест, будто уронил на пол вазу. – Аналогичные машинки собирали в Европе после Первой мировой из американских комплектующих. Что касается именно этого экземпляра, я думаю, под такой маркой после восемнадцатого года их не выпускали, а учитывая экономическую ситуацию, можно предположить, что последние образцы поступили в продажу году в тыща девятьсот шестнадцатом.
Насладившись произведенным эффектом, мастер добавил самое важное:
– Шрифт русский. Позволяет получить в удовлетворительном качестве четыре копии.
– Русский?
– Да, русский, – мастер говорил тихо, будто шелестел, но отчетливо расставлял смысловые акценты. – Перепаянный. Не зарегистрированный в органах.
– Сколько? – спросили хором.
– Сто
Машинку погрузили в заплечный мешок, нарочно выложенный внутри картоном, и, не оглядываясь, пошли прочь от мастерской. Сначала петляли дворами. Убедившись в отсутствии слежки, вышли на проспект, свернули налево и мимо новой городской бани двинули к детскому парку, а там рукой подать до Мишкиного дома. Октябрь выдался хмурый, сухой и холодный. Ветер нес по низам пыль и последние сухие листья, тянуло паленым мусором – дворники спешили до снегопадов ликвидировать след, оставленный прошедшим мимо города летом. Оно в тот год не задалось.
– До Покрова снег выпадет, так и на Казанскую ляжет, – сказал Кирилл. – Пахнет снегом-то.
– А нам-то пофиг, – весело отозвался Мишка, ощущая спиной тяжесть счастливо добытой машинки. – Нам бы только успеть нашлепать штук пятьсот прокламаций. Казанская – что за зверь?
– День такой, посвящен иконе Казанской божьей матери. Накануне седьмого ноября празднуют в православных церквях.
– Откуда ты все это церковное знаешь и в голове как-то удерживаешь? Я вот некрещеный даже.
– Зато комсомолец!
– Ну, так-то да, комсомолец, но ведь не учу наизусть заповеди или как там их, принципы демократического централизма. Во! Знаю, как называется! Еще знаю, что Ленин завещал учиться, учиться и учиться. Речь сказал на съезде комсомола: три раза «учиться» – вся речь. Просто, понятно, и образование сделал бесплатное. Всё четко. Страна поголовной грамотности. Самая читающая в мире. А с церковными делами, если тебя послушать, большие заморочки. Покрова какие-то на казанскую.
Кирилл усмехнулся, спорить не стал, сменил тему:
– Не получится пятьсот листов напечатать. Сегодня уже десятое. Кто печатать-то будет?
– Мы с тобой по очереди!
– Нет, не успеем. Хоть бы штук триста сделать.
– Ладно, триста хватит. Для начала, – согласился Михаил, прикидывая про себя, как увеличить производительность, потому что триста – мало, надо пятьсот, чтобы в красный день календаря 1968 года город Темь вздрогнул и вдохнул полной грудью большой глоток свободы.
Глава вторая. Братья Крайновы – полковничьи дети
Бумагу и самое важное – копирку – закупали месяца два в разных магазинах, потому что покупать бумагу, и особенно копирку, небезопасно. Люди из «комитета» могут отслеживать закупки. Мать рассказывала. Она с удовольствием рассказывала о своей работе, будто еще надеялась увлечь сыновей, упорно друг за другом выбиравших стезю, никак не связанную с профессией родителей. Так вот, за бумагой ездили в область, чтобы не примелькаться у местных продавцов. Рассчитывали, соблюдая конспирацию, продержаться год, а то и полтора. Потом либо заметут, либо придется залечь на дно. Закупками занимались пятеро: сам Михаил Крайнов, его брат Веник, Кирилл Медников и еще двое надежных ребят.