В свете старого софита
Шрифт:
– А народ-то какой-нибудь придёт?
– Народ?… – он тяжело задумался. – С народом сейчас сложно. Вы же понимаете: сезон окончен… Ну, вот ваши друзья наверняка придут.
– Ну, своим друзьям я и так могу почитать стихи, не обязательно приходить для этого в клуб.
– А мы афишку сделаем! Хотя, с прискорбием должен заметить, местные не очень к культуре тянутся. Так, на комедии в кино ходят, молодёжь. А на какие-нибудь лекции просветительские не затянешь. Это моя вечная головная боль. Надо отчитываться, а отчитываться нечем…
– Извините за беспокойство, – сказала я.
– А следующим летом вы не собираетесь сюда приехать? Летом тут народу всегда полно…
– Следующим летом вряд ли.
– Жаль, жаль… Погодите!
– Да.
– Мне тут Заболоцкого двухтомник подарили, а зачем он мне? Я в поэзии не очень… ну, Пушкина люблю, конечно: Я помню чудное мгновенье!… Но Заболоцкий – это для меня сложновато. Позвольте подарить вам на память о нашей встрече. А то жалко: будет валяться без дела и никто его не прочтёт. Я человек одинокий. Была у меня матушка – поклонница поэзии, но весной померла, царствие ей небесное, хорошая была женщина. Теперь вот – один…
И он вручил мне две беленькие плотные книжки, которые в Москве днём с огнём не сыскать. Мы побрели пустынными улочками дальше…
– Ну вот, с паршивой овцы хоть шерсти клок, – сказал Слава. – Всё же не зря заходили. Дашь потом почитать. Я так и не достал этот двухтомник.
– Можешь взять хоть сейчас.
Мне было хорошо с ними. Они – славные ребята. Но всё равно хотелось поскорее остаться одной. Я с ужасом подумала о том, что чуть было не дала согласие выступить. ЗАЧЕМ? ДЛЯ КОГО? Мне-то это совсем не нужно… И если Слава думал, что этим меня можно вернуть к жизни, то он глубоко ошибался.
…Один раз я даже зашла к ним в гостиницу. Поболтали о том, о сём. Но мне была тяжела эта непринуждённая болтовня. Улыбаться, разлеплять губы для каких-то пустячных слов – это было выше моих сил. Любые слова, любые звуки и даже симпатичные мне люди мешали моей сосредоточенности на моей боли. Слава и Марьяна пытались меня отвлечь, развлечь, зазывали съездить вместе с ними куда-нибудь – в Коктебель или в Старый Крым, но я мягко отказывалась. Бабочке, пронзённой булавкой, ещё больнее, когда её пытаются с этой булавки сорвать. Боль стала моим стержнем, и я не хотела его лишаться. Так как, кроме этой боли, ничего в жизни не видела. Ничто не имело сейчас для меня смысла, кроме боли. Кроме острой булавки, проткнувшей моё сердце. Не трогайте меня. Пожалуйста! Пусть будет так. Ведь если вынуть из меня боль – останется дыра. А с дырой в сердце жить и вовсе невозможно… Оставьте меня.
И всё же я была им благодарна. За эту нежданную встречу. За тепло. Они – славные ребята. Спасибо им.
А потом они уехали. Довольно скоро. Уезжая, они взяли с меня клятвенное обещание, что, вернувшись в Москву, я тут же навещу их.
– Ты всегда выполняешь обещания? – спросил Слава.
– Всегда.
– Вот и слава Богу. Значит, через две недели мы тебя ждём.
И они помахали мне в окошко автобуса, отъезжающего в Феодосию…
Мир вокруг меня был огромен и пуст.
Пустые горы. Пустынное море. Оно напоминало бескрайнюю каменистую пустыню, по которой когда-то, две тысячи лет назад, блуждал Христос… Как на картине Крамского, которая так поразила меня когда-то… В какой-то момент мне показалось, что я не в Крыму, а в Израиле. Один московский знакомый убеждал меня, что восточный Крым очень похож на Землю обетованную. Мол, не обязательно совершать паломничества в Израиль, чтобы увидеть библейские пейзажи, достаточно съездить в восточный Крым. При воспоминании об этом мне стало ещё печальнее… Но слёз – не было. Внутри всё окаменело и высохло. Навсегда.
И вокруг было так пусто, пусто, ПУСТО!… Ни библейского Христа, ни моего Клоуна не было в этом мире… Казалось, что мир вылеплен из пустоты. Вылеплен из ОТСУТСТВИЯ. Из отсутствия любви и смысла. Выходит, что ОТСУТСТВИЕ может быть материальным? И ранить, как острые камни, как битое стекло…
…И
Я писала ночи напролёт. Писала и плакала. Чувствуя несказанное облегчение, что могу писать и плакать. Со стихами и слезами ко мне возвращалась… нет, еще не жизнь.
Возвращался свет. Который пока ещё робко озарял эту незнакомую мне планету… Я осторожно озиралась вокруг и, с недоверчивым удивлением, обнаруживала: да, и ЗДЕСЬ живут…
Я стою со своими сокровищами посреди этой незнакомой планеты. И мне ещё предстоит всему научиться: дышать этим разреженным воздухом, ступать босиком по этим острым камням, ещё предстоит полюбить новые для меня лица, и голоса, и научиться – заново – ощущать краски, и запахи, и звуки… Мне ещё предстоит научиться – заново – удивляться. И радоваться.
…А пока я бродила по этим жёлтым холмам, где ещё цвели неприметными лиловыми соцветиями колючие травки… И, взобравшись на вершину Крепостной горы, долго сидела над пропастью, над бушующим морем… И вела бесконечный, не знающий перерывов, диалог с памятью и тоской…
И в глуши беззвёздной и чёрной, как смола, ночи, из которой, казалось, нет выхода, – кто-то, утишая и просветляя, прикасался ласковой ладонью к моему лбу… Она, моя спасительница. Сестра милосердия. Та, что всегда приходила ко мне на помощь – с того самого пустынного дня отрочества… когда она пришла ко мне впервые. Чтобы стать самым близким и самым верным другом – на все времена.
СТИХИ ИЗ СУДАКСКОЙ ТЕТРАДИ
* * *
* * *