В тебе моя жизнь...
Шрифт:
Вот куда ее опять, окаянную, унесло? Совсем лето голову закружило, да молодец чей-то рыжий…
Внезапно открылась дверь комнаты, и вошла Марина, перепугав няньку до полусмерти неожиданностью своего прихода.
— Ох, сердешная, ну и напужала ты меня! — воскликнула Агнешка и, с трудом наклонившись, подняла платье, что уронила.
— Где письма, Гнеша? — коротко спросила Марина. Ее губы подрагивали, и нянька поняла, что та еле сдерживается, чтобы не пуститься в слезы.
— Какие письма, сердэнько мое? — не поняла женщина. — Сегодня почту з Петеберха не получали.
— Его письма, няня. Те,
— Сейчас принесу, сердэнько мое, — нянечка бросилась к сундуку с платьями. Там, в самом низу перевязанная газовым шарфом лежала стопка писем. С трудом поднявшись с колен, нянька захлопнула крышку и поспешила к Марине, которая расправившись с митенками, отошла к отрытому окну и стояла у него, вдыхая прохладный вечерний воздух. Она из всех сил старалась сдержать слезы, которые так и норовили предательски сорваться с глаз.
— Вот, милочка, письма ягоны, — нянька протянула Марине пачку писем. Та взяла их в руки и на мгновение замерла, задумавшись. Ей совсем не хотелось расставаться с этими свидетельствами любви Загорского к ней. Они для Марины были словно нить, связующая ее с князем. Наконец она решилась.
— Возьми их, Гнеша, и сожги в печке нынче.
Агнешка подняла голову и посмотрела Марине в глаза.
— Сердешная моя, — ласково произнесла женщина и провела ладонью по волосам девушки. — Ничего, все наладится, милая. Жизнь, яна так переменчива… Ты поплачь, сердэнько мое, не держи в себе. От слезок легче станет…
Марина резко прижалась к няньке, обхватив ее в неуклюжем объятии.
— Какая я, няня? — спросила она. — Разве я грешная совсем? Разве плохая? Почему не могу быть просто счастливой, как Юленька? Я иногда смотрю на нее и завидую ей — она такая счастливая, ее так любит супруг.
— Да разве ж счастье только в этом? Вона Юлия Григорьевна тоже страдает, все глазоньки выплакивает по ночам. Дзитятко хочет, а Боженька не дает… Да и грешно завидовать, милая. Со стороны кажется, мед такой сладкий, а на вкус-то может и прокисшим оказаться.
— Ты права, милая Гнеша, права, как всегда. Завтра в церковь поедем, грех мой отмаливать буду. Видимо, за зависть эту и карает меня Господь, — Марина уже не таила своих слез, и они маленькими ручейками бежали по ее лицу. — За зависть, за грех непослушания родителям карает, за гордыню мою карает. Ой, как карает, няня! Болит мое сердце… грудь сжимает…
Тут Марина разрыдалась в голос, и няня прижала ее еще крепче к себе. Она чувствовала, что произошло нынче на прогулке что-то, что так сильно ранило ее касаточку, и от этого ее собственное сердце заныло в груди. Видимо, снова обманулась ее дзитятка, снова разбито ее бедное сердечко… Она ведь предупреждала милочку свою.
В дверь постучали. Марина резко замолчала и посмотрела на няню. Потом она отстранилась от женщины и вытерла слезы.
— Кто там? — спросила она, из всех сил, стремясь, чтобы ее голос звучал как обычно.
— Прошу прощения, барышня. Там приехали-с, — раздался из-за двери голос лакея. — Граф Воронин Анатоль Михайлович с визитом пожаловали. Барыня просит вас в диванную.
— Передай гостю мои извинения и скажи, что мне нездоровится, — потом обратилась
Марина резко подошла к столику и быстро что-то написала на листке бумаги.
— Вот, — она протянула сложенный вчетверо лист няне. — Передашь это Анатолю Михайловичу. Только лично, в руки.
Агнешка показала ей стопку писем, что держала в руке. Мол, что будем с этим делать.
— Дай мне их пока, — Марина забрала у нянечки письма. — Сначала записку отдай. Потом с этим решим. Ступай сейчас, а то боюсь, разминешься с графом.
Нянечка быстро ушла с запиской, а Марина опустилась в кресло у столика и бросила рядом на пол пачку писем, словно ей было неприятно держать их долее в руках. Затем она взяла со столика книгу. Это был роман в стихах «Евгений Онегин», написанный камер-юнкером Пушкиным. Марине доводилось встречаться с ним и его очаровательной супругой на балах, но близкого знакомства с Пушкиными она не водила — молва приписывала ему дурной нрав, и, судя по его суровому виду, весьма заслуженно, по мнению Марины. Она слышала, что он выпускает журнал, но в доме Софьи Александровны журналов не выписывали, а из книг были сплошь французские романы да календари, поэтому до этих пор Марине не случалось познакомиться с его поэзией.
Именно поэтому книга так заинтересовала ее, когда недавно была прислана Загорским вместо одного из писем. Марина прочитала роман за вечер, и он так затронул ее душу, что она проплакала всю ночь кряду. Ей виделся в Онегине Загорский, а в Татьяне она сама. А слова письма Онегина к Татьяне, выборочно подчеркнутые рукой князя…
Нет, решительно они должны обговорить то, что стоит между ними. Ведь невозможно так ухаживать, и не иметь серьезных намерений. Ведь не актерка же она какая, все-таки барышня.
Но не только книга толкнула Марину на объяснение с князем, которое она так старательно оттягивала с момента их переезда загород в страхе разрушить свои мечты и чаяния. Этому также способствовали две причины. Первая — отъезд Арсеньевых заграницу на лечение Юленьки на водах. Уже были готовы и паспорта, и подорожные, почти упакованы чемоданы и сундуки, несмотря на то, что до начала путешествия было еще почти две недели. Вторая причина…
Марина открыла книгу и достала вложенное туда письмо, полученное вчера утром с почтой. Записка без подписи, без обратного адреса, но витиеватый почерк и легкий флер духов, идущий от письма, выдавали в авторе даму и, судя по дорогой бумаге, даму состоятельную.
«Берегитесь, — гласила записка. — tout ce qui reluit n'est pas or [39] , и не всяк влюблен тот, кто красиво говорит. Старый князь ненавидит польскую кровь, а молодой готов пойти на все, чтобы победить в нелепой вражде ».
Марина смяла записку и бросила ее на пол рядом с письмами Загорского. Сжечь, сжечь все, дотла, чтобы и никаких следов не осталось от того, как она обманулась в очередной раз.
Вернулась няня и принесла с собой огня, от которого зажгла пару свечей в комнате.
39
не все то золото, что блестит (фр.)