В тебе моя жизнь...

Струк Марина

— Вы трус, сударь!

О Боже, засмеялся про себя Загорский, хотя сейчас ему было вовсе не смешно. Одно из двух — либо корнет устал жить на этом свете, либо попросту не знает, кто перед ним. Он медленно обернулся к молодому человеку. Его встретили умоляющим хором голосов, твердящими, что корнет не имел ничего дурного в виду, что он молод и горяч, и т.п., и т.д. Корнет же пытался перекричать этот нестройный гул:

— Не имею ни малейшего намерения приносить свои извинения! Ни малейшего!

К Загорскому быстро тем временем подошел адъютант генерала Вельяминова и тихо, но скоро начал говорить тому:

— Юнец не ведает, что творит,

князь. Вы сами видите — он молод и горяч, и к тому же влюблен, — Загорский удивленно взглянул на него, и он кивнул ему в ответ. — Да-да, именно. Графиня на многих произвела впечатление, прибыв несколько дней назад в Пятигорск. Видимо, он решил, затеяв с вами ссору, восстановить задетое самолюбие, потому как видел вас… ну, или слухи до него дошли… Не трогайте юнца, не берите грех на душу. Мы принудим его принести вам извинения, и дело с концом.

— Нет! — тем временем выкрикнул корнет, вырывая свою руку из удерживающих его рук, и подошел к ним. — Я принесу свои извинения только, когда ад замерзнет!

— Опомнитесь, корнет, — осадил его адъютант. — Вы и понятия не имеете, от кого пытаетесь получить сатисфакцию. Это его сиятельство князь Сергей Кириллович Загорский собственной персоной. Теперь вы понимаете, кто перед вами?

Сергей видел, что корнет понял. В его глазах сначала промелькнула волна узнавания, затем мимолетного страха, сменившаяся каким-то странным выражением. Он знает, слышал, понял князь, и если корнет схож нравом с ним самим в его годы, то теперь он ни за что не отступит, даже перед страхом быть убитым. Что и подтвердил корнет:

— Я готов повторить свои слова и сейчас — князь трус, раз не может достойно чести дворянина ответить мне, — упрямо вздернул подбородок тот, стараясь изо всех сил сдержать дрожание губ.

— Что ж, — пожал плечами Загорский. — Такова жизнь. Мы будем стреляться, как вы того добивались весь последний час. Я вызываю вас, корнет, извините, не знаю вашего имени-отчества. На рассвете. Пистолеты. Вы поможете мне в решении этого вопроса? Будете моим секундантом? — обратил он к адъютанту, не рассчитывая при этом на положительный ответ. К его удивлению, тот согласился.

Они сошлись на рассвете за городом, едва первые лучи солнца окрасили небосвод ярко-розовым цветом. Двадцать шагов. Для Загорского, имевшего славу, лучшего стрелка Преображенского, это было небольшим расстоянием. Что касается корнета («Федор Авдеевич Люльский, к вашим услугам»), то тот шел на дуэль, уже заранее смирившись с результатом, зная о репутации своего соперника.

Противники встали друг другу спиной и по знаку одного из секундантов начали расходиться. Один, два, считал Загорский собственные шаги. Обычно в такие секунды он ничего не чувствовал, ни о чем не думал. Сейчас же в памяти вдруг всплыло лицо Марины, когда она спала у него на груди в одну из ночей в Киреевке, а он любовался ею.

Пятнадцать… шестнадцать…

Загорский мысленно коснулся ее волос, мягких и шелковистых. Они у нее удивительного оттенка — светлые, словно выгоревшие под лучами солнца. Роскошное мягкое золото…

Восемнадцать… девятнадцать…

Он представил, как Марина просыпается и открывает глаза. Потом видит его взгляд и нежно улыбается. Эта улыбка словно солнышко всегда согревала его заледеневшее за долгие годы душевного одиночества сердце.

Двадцать… Загорский развернулся, и в тот же миг грохнул выстрел, спугнувший птиц, мирно сидевших до того на ветвях деревьев поблизости.

Какой чертяка этот Люльский, с удивлением про себя отметил Загорский, почувствовав, как пуля пролетела рядом с ухом. Еще немного, и все. Впервые смерть пролетела столь близко с ним, без особого волнения заметил он. Потом с завидным хладнокровием он поднял пистолет, прицелился, стараясь делать это, как можно дольше, словно не замечая, что каждая секунда промедления делает корнета все белее и белее.

Выстрел. Корнет упал на спину, словно кукла, раскинув ноги и руки. К нему бросились секунданты и доктор.

— Не волнуйтесь, господа, это всего лишь обморок, — крикнул им Загорский, направляясь к коляске, на которой они с его секундантом прибыли на место. — Перенервничал малость, и вот результат.

— О Боже, Загорский, как вы жестоки к нему, — воскликнул адъютант генерала Вельяминова, подбегая к коляске. — Это же всего лишь мальчик!

— Который вчера сделал все, чтобы не дожить до седин, — возразил ему князь. — Кто-то должен был показать ему то, чего он так алкал. Вы хотели бы, чтобы это был кто-то иной? Я отстрелил ему погон, другой же мог отстрелить голову. Едемте, сударь. Мне еще предстоит путь в Тифлис. Хочу уехать до того, как узнают о происшествии.

Но это Загорскому не удалось. Вельяминов прислал за ним, когда он уже почти выехал за ворота платных конюшен, где князь взял лошадь для поездки. Пришлось идти каяться в своем поступке.

— Безобразие! — горячился генерал. — Сущее безобразие! Что мне теперь прикажете делать? Ведь вас необходимо посадить под замок. Потом трибунал. И о чем вы только думали, князь?!

— О своей чести и чести полка, Алексей Александрович, — отрапортовал Загорский.

— Ах, Сергей Кириллович, Сергей Кириллович, принесла вас нелегкая на мою голову, — покачал головой генерал. — Теперь я понимаю, почему вы в свои годы имеете чин поручика. С таким-то нравом… И что мне теперь прикажете сделать? Что делать мне теперь со всеми вами, участниками этого балагана?

— Дозвольте говорить откровенно, — сказал Сергей и после разрешающего знака генерала продолжил вполголоса. — Замните вы эту историю. Разошлите ее участников как можно далее друг от друга по Кавказской линии, приказав строго-настрого молчать об этой истории. Перевод в отдаленный аул — сам по себе достойное наказание. А ваш адъютант… он слишком дорожит своим местом. Он сразу же забудет о происшедшем, едва вы объявите свое решение. Все живы, ранений нет, чтобы можно было судить о дуэли. Ее легко скрыть при желании. А слухи… это всего лишь слухи…

Так и получилось. Всех, кроме адъютанта, разослали по самым отдаленным аулам линии. Таким образом, Загорский и оказался в этом маленьком горном селении, где размещалась лишь небольшая горстка солдат да пара-тройка офицеров, с ним в том числе. До ближайшего уездного города больше дня пути да по такой дороге, что не каждый-то и рискнет часто ездить, рискуя свернуть себе шею.

Заняться здесь особенно было нечем — Загорский либо упражнялся в стрельбе, либо писал письма Марине, складывая их в отдельную пачку, что намеревался отдать Степану (его по приезде князь собирался отправить в город за покупками), либо бродил по окрестностям и делал наброски. Вечерами же здесь было тоскливо как никогда. Офицеры играли в карты и пили превосходное домашнее вино, в промежутке между этими занятиями проверяя караулы, иногда, правда, забывая и об этом. Все, более занятий тут не было.