В темноте
Шрифт:
— Он не может сегодня. У него в ИВС патрульные сидят из сто семьдесят девятого, за превышение. Ему надо им обвинение предъявлять. Только завтра. А платье будет доказательством, только когда экспертиза скажет, что на нем кровь убиенной. Через месяц, в общем.
Максаков выругался.
— Дай трубку. Стае! Пусть в дежурке восемьдесят седьмого до утра держат. Только по рапорту с визой начальника МОБ? Пиши рапорт и вези сюда. Я сейчас тебе Владимирова пришлю.
Он хлопнул трубкой об аппарат, который тут же снова зазвонил.
— С каждым днем все больше посещает мысль, что все это
— Ты только недавно догадался? — Гималаев усмехнулся.
Телефон продолжал надрываться.
— Да?!! Нет, мамуля, все нормально. Да, я все помню. Хорошо, в десять буду. Нет, мамочка, отвезти туда я никак не смогу. Дежурство сложное. Да, не волнуйся.
Тишина непривычно ударила по ушам. Максаков встал, скинул пальто на диван и, выйдя в коридор, поймал Толю Исакова.
— Найди Владимирова, пусть заберет Андронова из восемьдесят седьмого. Побыстрее.
Кофе совсем остыл.
— Добавь чуть–чуть и долей кипятка. — Гималаев щелкнул пальцем по толстой фаянсовой кружке.
Максаков махнул рукой.
— Устал?
— Да.
Он достал сигарету.
— Безумно устал. А знаешь отчего? От борьбы со своими. Чем я занимался целый день? С утра слушал бред руководства, потом пытался заставить работать оперов стопятки и ублюдка Размазкова, причем по черному, ограбленному СОБРом. Нормально? Затем убеждал работать Людку Хрусталеву, хотя ее–то я понимаю. Далее — гонял РУБОП с рынка, силой отнимал в гараже аккумулятор для служебной тачки, придумывал, что делать с убийцей, которую боится сажать прокуратура. Плодотворный день. Кстати, он еще не кончился.
Сигарета догорела до фильтра и обожгла пальцы. Он бросил ее в пепельницу и закурил новую.
— Наши молодые без пайковых получают половину зарплаты дворника, а они — офицеры криминальной милиции. Я, начальник отдела, получаю как уборщик производственных помещений на заводе. Десять лет оперативного стажа и пятнадцать рабочих часов в сутки. Никому мы не нужны. Я слышал выступление кого–то из правительства. «Не надо связывать возрастающую коррупцию в органах с уровнем зарплат сотрудников. Эта тема уже набила оскомину…» Твари. У них оскомина — у нас жизнь. «Правовое государство»! Оно у нас для всех, кроме потерпевших. Костюхина–упыря выпустили. Я давно потенциально готов к тому, что любого из наших злодеев выпустят. Мы возьмем Сиплого, а через месяц он постучится к нам в дверь. Мы: я, ты, Иваныч, Стае, Поляк, Толик, другие… Мы уйдем, умрем завтра, и никто не придет за нами. Поколение романтиков умерло. Все кончается. Денис и Маринка — исключение, но их сломают, затопчут, истребят, как истребили нас. Мы слишком независимы. Мы хотим не порядка, а справедливости, а это никому в нашем обществе не нужно. Уголовный розыск мертв, Игорь. Я это каждый день чувствую. Нас уже убили.
Кто–то постучал в дверь. Максаков не пошевелился. Кололо сердце. Безнадежная питерская зима заглядывала в окна черными зрачками. Гималаев задумчиво докуривал сигарету. Дым кольцами поднимался к потолку.
— Хуже всего, Михаил, — невозмутимо произнес он, — то, что мы, все понимая, завтра выйдем на работу и снова будем рвать жилы. Мы просто не умеем по–другому. И пока так будет, нас будут постоянно
Максаков улыбнулся.
— А давай дадим себе страшную клятву, что с завтрашнего дня забиваем на все и спокойно отбываем номер с девяти тридцати до восемнадцати? Бумажки, справочки и тэ дэ. А?
Гималаев затушил окурок и встал.
— Нельзя, — сказал он серьезно и направился к дверям.
— Почему?
Максаков потянулся. Вспышка ярости постепенно улеглась.
— Тогда получится, что у нас слабая воля, — грустно усмехнулся Игорь и отпер дверь.
«Прав!» — успел подумать Максаков за секунду до того, как облаченная в белоснежную песцовую шубу Ради–мова ароматным запахом магнолии ворвалась в кабинет, наполнив его мелодичным звоном своего голоса.
— Мишка! Ну ты заматерел! Ни хрена себе мужик стал! А я–то где хожу? Крутой начальник! Отдельный кабинет! Точно, перспективный мужик!
Она молниеносно и умело поцеловала его, оставив на губах привкус ванили, скинула шубу и рухнула на диван, небрежно закинув ногу на ногу. С виду строгая черная юбка имела четыре высоких разреза, фактически полностью открывая Максакову то, что уверенно прокладывало Ирке дорогу по жизни. Оценив ее сногсшибательную фигуру, Максаков тем не менее отметил тщательно загримированные морщинки у глаз и толстый слой косметики на лице. Он подумал, что ей уже тоже тридцать три, и пожалел, что утром надел дежурный старый пиджак и самую худшую рубашку. Радимова не вызывала у него сильного влечения, но, встречая однокурсников, ему всегда хотелось выглядеть как можно более благополучно.
— Что у тебя стряслось? Только не говори, что приступ ностальгии по временам студенчества.
Она приподняла бровь.
— Скучные вы, менты, с…
— …с подходцами нашими. Не скучные, а мудрые. Вещай.
— Ладно! — Она стала серьезной. — Хотя я к тебе всегда хорошо относилась, так что не наговаривай. Проблема в следующем. Я летом влюбилась!
— Это действительно проблема.
— Не нуди, — лицо у Радимовой неожиданно стало детски–восторженным, — для меня это проблема! Влюбиться — это тебе не замуж выскочить.
Затрезвонил прямой.
— Извини. — Максаков снял трубку.
— Труп на чердаке, на Поварском. Вроде не криминальный. Твои поедут?
— Сейчас машина вернется, и кого–нибудь пошлю. Прошлый раз участковый тоже сказал «без внешних», а в морге тридцать два колото–резаных насчитали. Они что, внутренние были?
— Ладно, передам, чтобы без вас не оформляли.
Радимова поежилась.
— Ужасы какие рассказываешь.
— Не бойся. Продолжай.
— Короче. Мальчик — прелесть. Девятнадцать лет. Белокурый как Аполлон. С меня пылинки сдувает. Цветы, подарки…
— Извини, Ира. — Максаков подался вперед. — Я правильно расслышал? Двадцать два?
Она фыркнула.
— Не хами, Мишка. Мне тоже ещене семьдесят.
— Просто, мне помнится, тебе нравились…
— Разонравились! Ты будешь слушать?
— Конечно, конечно.
— В общем, все было хорошо, мы жили у меня, а вчера прихожу — у дома менты! Ой, извини, милиционеры! Ждут его. Оказывается, он у одного своего должника, с которым в одной камере сидел…