В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
Шрифт:
— По правде говоря, Ваше императорское величество… — растерялся принц.
— Я все объясню, только между нами. У его величества, о чем мало кто знает, нежная и ранимая душа, его может оскорбить даже то, что со стороны кажется совсем невинным. И во вчерашней вспышке гнева моего августейшего супруга виновата я сама.
— Вы, мадам? — забывшись, воскликнул принц.
— Тише, тише. Да, я. Оказывается, вчера утром его императорское величество вынужден был подписать указ о суровом наказании нескольких провинившихся офицеров. Я ничего
— Я все еще не понимаю, мадам, — пролепетал окончательно растерявшийся принц.
— Его императорское величество решил, что я таким образом намекаю: у него руки по локоть в крови. Вот и вспылил. Вечером он все мне объяснил и попросил прощения. Как видите, все очень просто.
Принц склонил голову в знак понимания, но, не будучи особенно смышленым от природы, так и не смог уяснить для себя связь между подписанием указа и выплеснутой в лицо императрице тарелке супа. Это инстинктивно поняла его невеста и перевела разговор на красоты окружающего их парка. Таким образом, печальный инцидент, казалось, можно было бы предать забвению, но…
Но супруга Великого князя Александра уже написала об этом в очередном письме своей матери, да и некоторые другие присутствовавшие на злополучном обеде были не в силах держать прошедшее в тайне. Репутация «экстравагантного безумца», которая постепенно закреплялась за российским монархом, приобрела, таким образом, очередное подтверждение.
Пока императрица с дочерью и ее женихом прогуливались в парке, Павел приказал позвать к нему великую княжну Екатерину. После бала и фатального для генерала Багратиона танца с великой княжной, император впервые удостаивал любимую дочь личной беседой, так что Като заранее готовилась к самому худшему, не исключая пострижение в монахини. Император уже пригрозил этим одной из невесток, так что ничего необычного в таком предположении не было.
— Вы меня звали, батюшка? — пролепетала Като, переступая порог отцовского кабинета.
— Звал, Катенька, — неожиданно ласково откликнулся Павел. — Садись.
Като испытала чувство невероятного облегчения. «Катенькой» отец звал ее очень редко, когда бывал в добром расположении духа. Значит, никакой кары не последует, но совсем успокаиваться было рано: императорский гнев мог вспыхнуть мгновенно из самой ничтожной искры.
— Теперь, когда две твои старшие сестры замужем, а третья просватана, пришло время позаботиться и о твоем будущем, — все так же ласково продолжил Павел. — И мне кажется, что оно должно быть куда более значительным, чем участь жены человека, пусть и царских кровей…
От этого намека Като пунцово вспыхнула:
— Виновата, батюшка…
— Ты пока еще ни в чем не виновата, а шалопай сей получил по заслугам. Хоть и носит генеральские эполеты, ума видно Бог не дал. Ну, да не о нем речь. Я хочу видеть тебя супругой твоего кузена, принца Евгения…
«И прозябать остаток жизни
— … и впоследствии русской императрицей, — продолжил Павел. — Я издам специальный манифест, в котором назначу принца своим наследником, и, надеюсь, успею подготовить вас обоих к управлению Великой Россией. Ибо вы достойны этого более других.
Като потеряла дар речи. Когда в свое время формально бездетная и незамужняя императрица Елизавета Петровна назначила наследником своего племянника, сына покойной старшей сестры, это было по крайней мере логично, хотя никого особо не обрадовало. Но при четырех собственных сыновьях…
— Но Ваше императорское величество… Вы же сами изволили издать указ, в котором отныне престолонаследие происходит в России исключительно по мужской линии, начиная с Александра.
— Я написал этот указ, могу написать и другой. Я — самодержец. Твой кузен Евгений примет православие под именем Павла, я уже решил. А твоему братцу надо быть монахом, а не наследником великой державы. Что ж, пострижется, будет настоятелем в какой-нибудь обители, со временем, глядишь, патриархом станет. Константин вообще сумасшедший, ему не то что трон — поместье доверить опасно.
— А Николай? Михаил?
— Они еще младенцы, — отмахнулся Павел, — неизвестно, что из них вырастет, да и вырастет ли вообще. Не думаю, что твоя достойная матушка способна воспитать настоящих царских сыновей. Единственное, что она может — это стать регентшей при одном из них. Знаю, знаю, именно об этом она и мечтает: овдоветь и царствовать.
— Батюшка…
— Молчи! Они все желают моей смерти! Кругом лжецы и мерзавцы, никому доверять нельзя. Даже твою бабушку, мою мать, отравили…
Павел осекся на полуслове, увидев в глазах дочери неприкрытый ужас.
— Папенька, — пролепетала она, — вы полагаете…
— Я полагаю, что ее убили интриги и козни окружавших ее мерзавцев, — нашелся Павел. — Твой же кузен еще не испорчен нравами русского двора, а ты… ты моя дочь. И я еще успею сделать из тебя достойную супругу монарха. Только помни: это пока наша с тобой тайна. Потому что есть еще один план, тоже секретный. Ты можешь стать французской королевой, а за Евгения я выдам Анну.
— Анна еще дитя… А во Франции нет королей.
— Если есть государство, у него должен быть повелитель. И он у него будет, вот увидишь. Этот корсиканец… он очень далеко пойдет.
— Простолюдин?
— Твоей знатности хватит на двоих.
— Но он же католик! И французы не потерпят православной…
— Один из их королей сказал: Париж стоит обедни. И принял католичество. В общем, я еще ничего не решил, мне нужно только знать: на чьей ты стороне?
— На вашей, батюшка, — тихо ответила Като.