В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

Такой взгляд мог вселить благоговейный страх даже в те племена, которые не приняли крещение. Между верой христиан в невидимое царство духов и аналогичной верой арабов было много общего. Язычники, как и монахи, утверждали, что видели ангелов. Душара, к примеру (во всяком случае, так утверждали его поклонники), использовал самого могущественного из них в качестве своего помощника. А в Мамре, если верить Созомену, паломники шли потому, что там людям являлись ангелы⁶⁴. Все это нетерпеливым христианам казалось далеко не обнадеживающим. Тот факт, что язычник может быть знаком с ангелами, подразумевал, что, по крайней мере, некоторые из них действительно произошли из ада. Тревожные последствия этого лучше всего проиллюстрированы тем, что произошло в городе на краю Палестины, где в разгар чумы перепуганным жителям явились демоны в облике ангелов и объявили, что болезнь пощадит их, только если они станут поклоняться бронзовому идолу. Отсюда следует, что, имея дело с посланниками небес, следует иметь в виду возможность дезинформации. И с этим, в свою очередь, язычники пустыни и не думали не соглашаться. Они принимали существование

ангелов и боялись коварных джиннов – невидимых духов, порождений огня, многие из которых наслаждаются страданиями смертных. Даже Гассаниды винили их в эпидемии чумы⁶⁵. Араб-христианин, изображая воюющие стороны на небесном поле сражения, несомненно, мало что мог придумать, способное поставить в тупик его коллегу-язычника. Между джиннами и демонами, как выяснилось, границы весьма сильно размыты. А между богинями и ангелами тоже? Вполне возможно. Посланники небес определенно предпочитали, чтобы образ соответствовал аудитории. Ангелы, являвшиеся в римских провинциях, по всей вероятности, имели медальоны и «яркие темно-красные пояса»⁶⁶ имперских бюрократов. Тогда возможно, что в тех регионах Аравии, которые были еще только частично освещены сиянием Христа, они принимали облик, а нередко и имена языческих божеств⁶⁷. Скажем, богиня ал-Узза зависла в мрачном искажающем полумраке, на полпути между прошлым и будущим, между язычеством и поклонением одному богу; кто мог предположить, каким будет ее будущее? Кем она станет, демоном или ангелом? Или будет забыта совсем?

Представляется определенным, что в десятилетия, последовавшие за эпидемией чумы, не было сомнений в том, что пограничная зона за пределами Святой земли тянулась далеко на юг, в Аравию. Однако это отражало не силу христианской империи, а ее истощение. Произошел выраженный сдвиг в балансе сил, и не только в регионе плодородного полумесяца, но на всей южной границе. В Карфагене, к примеру, нетерпеливые комментаторы заметили, что, в то время как некогда бесчисленные военные отряды империи существенно сократились числом, чума, союзница войны, даже не затронула злобные племена⁶⁸. Вследствие этого берберы, жители Северной Африки, скрывавшиеся в горах вне досягаемости ударных сил империи, стали превращаться из раздражающего фактора в реальную угрозу. В Аравии тоже кочевники пустыни, которых чума обошла стороной, почувствовали в агонии римлян новые возможности. Может быть, их было не так много, как славян или аваров, но это не помешало им прийти в движение. К 600 г. все эмигранты (по-арабски mugajirun) осели на территории между Палестиной и Хиджазом, то есть на территории, которая примыкает к верхней части Красного моря. Племена, совершенно неизвестные имперским властям еще несколько десятилетий назад – джузам, амила и бали, – теперь присоединились к федератам. Правда, можно ли было на них рассчитывать, или же их влекла только жажда наживы, было не вполне ясно. Блеф даже в лучшие времена хорошо работал при отсутствии к нему пристального внимания.

Невозможно было спорить с тем очевидным фактом, что власти Палестины действительно нуждались в союзниках, чтобы патрулировать буферную зону. Отсутствие живой силы и доходов, оказавшее пагубное влияние на Северный и Западный фронты, стало причиной больших сокращений вдоль границы Святой земли. На самом деле после чумы она оказалась практически «демобилизованной». Форты стояли брошенными – в них росли сорняки, бродили шакалы и иногда селились странные аскеты. Радикальное упрощение, но тем не менее подсказанное определенной жесткой логикой. Хищники-кочевники, возможно, и являлись раздражающим фактором, но, если говорить об угрозе, их нельзя было сравнить с Сасанидами. Спустя шестьдесят лет после того, как Хосров грабил сирийские города, граница с Ираншехром оставалась высшим приоритетом римских стратегов и источником их самых страшных ночных кошмаров. Империя продолжала тратить все ресурсы, какие только могла себе позволить, на ее гарнизоны. Поэтому, когда даже прежде процветавшие города Сирии уменьшились и обнищали, одна только пограничная зона с Ираншехром не поддавалась рецессии⁶⁹.

И здесь для тех арабов за границей, которые стремились улучшить свое положение, появилось больше простора, чтобы поживиться римским золотом. После краха торговли специями условия еще не складывались так благоприятно для них. Не только сирийские города, но и сельская местность были опустошены чумой. Неоднократные вспышки этой болезни подорвали сельскохозяйственное производство⁷⁰. Прохожие, видя неубранные поля, гниющие яблоки и виноград, одичавший скот, не могли не вспомнить слова пророка Исаии: «Земля опустошена вконец и совершенно разграблена»⁷¹. Но гарнизонам все же нужны были продовольствие, корм для коней и мулов, кожа для доспехов, щитов и палаток. При нормальных условиях стоимость наземной перевозки наверняка оказалась бы низкой, и заниматься ею арабским торговцам не было бы смысла. Но после чумы условия стали далекими от нормальных, и арабы впервые за много веков оказались главными игроками на рынке.

Не только римляне предложили им благоприятные возможности для развития бизнеса. Та же чума, которая опустошила Сирию, не пощадила и Месопотамию. Пусть персы выглядели грозно, если смотреть на них со сторожевых башен Дары, истина заключалась в том, что они тоже, ничуть не меньше, чем их противники с Запада, пострадали от эпидемии. Успехи Хосрова (как и Юстиниана) оставили империю незащищенной. В 557 г. он добился величайшей победы своего правления – раз и навсегда уничтожил эфталитов, так что народ, некогда унизивший Ираншехр, перестал существовать. Осталась только память о его названии. Но за эту победу пришлось заплатить высокую цену. Сражение было выиграно в союзе с турками – «уродливыми, невежественными, широколицыми людьми без ресниц»⁷².

Эти пришельцы, гордые своими завоеваниями, обосновались на северной границе Ираншехра, став опасностью не менее грозной, чем эфталиты. Кочевники, по большей части обладавшие природным иммунитетом к чуме, они оказались даже более многочисленными, чем авары, хана которых они высокомерно называли беглым рабом. Хосров, подвергавшийся давлению турок с севера и римлян с запада, был вынужден защищать свои границы так же отчаянно, как Юстиниан. Ему уже пошел девятый десяток, и потому он был вынужден в основном оставаться в хвосте армии. К моменту своей смерти в 579 г. он, как сказано в документах, утратил аппетит к войне⁷³.

Проблема урегулирования кризиса досталась по наследству сыну Хосрова – Ормизду. Решение, найденное шахиншахом, который запомнился своей «благожелательностью к слабым и бедным»⁷⁴, заключалось в следующем: обвинить парфянскую знать в том, что она накапливает богатства, которые он мог бы израсходовать на помощь нуждающемуся народу. Он пожелал навсегда сломить ее власть – даже Хосров не осмелился этого сделать. В этой попытке усиления централизации слышалось эхо политики Юстиниана, которую он проводил после эпидемии чумы. Но парфянская знать, в отличие от римской, никогда не довольствовалась язвительными замечаниями и жалобами со стороны. В 590 г. известный военачальник по имени Бахрам Чобин (Чубин) из рода Михран потерпел незначительное поражение от римлян, и негодующий Ормизд послал ему комплект женской одежды. Правда это или нет, сказать трудно, но определенно одно: в начале очередного сезона военных кампаний Бахрам выступил не против римлян, а на Ктесифон. Новость о его подходе вдохновила представителей двух других парфянских династий на переворот. Ормизд был свергнут, ослеплен и казнен. На трон был возведен его малолетний сын Хосров II. Со смутного времени, наступившего после смерти Пероза столетием раньше, Сасанидам не приходилось чувствовать себя осажденными со всех сторон.

Худшее еще было впереди. Бахрам Чобин зашел дальше, чем его самые дерзкие предки. Не удовлетворившись свержением Ормизда, он сделал следующий шаг – объявил себя царем. В этом для зороастрийской церкви, как и для Сасанидов, заключался маневр, угрожавший целостности самой вселенной. Ведь разве дом Сасанидов и зороастрийская церковь могут выжить друг без друга? Бахрам Чобин ответил на этот вопрос без малейших затруднений. Он заявил, что является живым воплощением Огня Митры, который велик. Если это правда, что представлялось в высшей степени вероятным, тогда дни мира действительно сочтены, и, значит, Ираншехру нужен не так царь, как спаситель. Именно на эту роль, подражая стратегии Маздака, претендовал Бахрам Чобин. Он вовсе не уклонялся от обвинения мобедов в том, что его бунт приблизит конец мира. Он открыто это признал⁷⁵.

Он занимал трон Ардашира не больше года. Хосров II при поддержке других парфянских династий, враждовавших с династией Михран, а также нового цезаря – Маврикия, нанес поражение мятежному шахиншаху, который поспешно бежал к туркам. Там он вскоре был убит агентом Сасанидов. Создавалось впечатление, что порядок восстановлен и на небесах, и на земле, что оказалось большим заблуждением. На самом деле предчувствие Бахрама Чобина, что мир стоит на грани разрушения, оправдалось. Как чума, зараза насилия, начало которой положил его бунт, распространилась быстро и далеко. Ее воздействие стало гибельным и для Ктесифона, и для Константинополя.

Маврикий, решив отвергнуть совет сената и оказать поддержку Сасанидам, руководствовался одним главным соображением: острой необходимостью экономить деньги. Сначала этот шаг показался успешным: благодарный Хосров был восстановлен на троне, что принесло дивиденды в виде мира. Успех подтолкнул его к следующему шагу – урезать плату солдатам. Еще в 588 г. армия Востока уже бунтовала из-за этого. Когда командование, чтобы устрашить разошедшихся солдат, развернуло перед ними нерукотворный образ Христа из Эдессы, «толпа не только не образумилась, но зашла так далеко, что закидала святыню камнями»⁷⁶. Прошло больше десяти лет, и настал черед бунтовать солдатам на Балканах. Их лидер Фока, как и человек, презревший все приличия, – Бахрам Чобин, совершил то, чего не делал ни один римский командир, – двинулся на Константинополь. Гордый лозунг христианской империи – веками «ни один император не погиб от руки врага, внутреннего или внешнего»⁷⁷, – оказался втоптанным в грязь. Маврикий, задержанный в Халкедоне, где он старался укрыться от балканских мятежников, был обезглавлен, а его тело выставлено на всеобщее обозрение на ипподроме. Трон цезаря занял Фока. Спустя восемь лет узурпатор тоже был свергнут. У него отрезали гениталии, с тела содрали кожу, а голову пронесли по городу на шесте. Судя по всему, бактерия убийств прочно обосновалась в Новом Риме.

Оказалось, что найти лекарство был способен только один человек, по иронии судьбы тот самый, что сверг Фоку, – армянин по имени Ираклий. «Красивый, высокий, смелый, прирожденный борец»⁷⁸ – таким видели современники нового императора. Он уже продемонстрировал свои способности – захватил власть после практически невыполнимой операции – военной атаки из Карфагена, где его отец был генерал-губернатором. Оказавшись в эпицентре урагана, каких еще не бывало в римской истории, Ираклий с честью прошел проверку своих многочисленных талантов. Приближение конца мира, которое ощущал Бахрам Чобин в Ираншехре, не обошло и Константинополь. Когда кресты в городе стали дрожать и подпрыгивать, мало кто сомневался, что приближается зло космических масштабов. По мнению Феодора, самого известного святого империи (человека такой святости, что он носил 50-фунтовый металлический корсет и ел только зелень), явление дьявола на землю уже не за горами: «Будут набеги варваров, прольется много крови, разрушения и пленения по всему миру, а также разорение церквей». Заключением явился самый суровый прогноз: «Империя падет»⁷⁹.