В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Холланд Том

Слова оказались ничуть не менее могущественными и на монетах Омейядов. Хотя неожиданный акцент на роль пророка, должно быть, вначале показался странным торговцам на рынках, но нет причин сомневаться в искренности Абд ал-Малика. Все же он вырос в Медине, где память о пророке тщательно хранили, и потому она оставалась яркой, однако репутация аскетической набожности Абд ал-Малика соперничала с репутацией Абдуллы ибн ал-Зубайра. Тем не менее также ясно, что грубое выставление им напоказ имени Мухаммеда – такого никогда не делал ни один представитель его династии – было подсказано не только благочестием, но и своекорыстными интересами. Абд ал-Малик, разумеется, желал покончить с претензиями Абдуллы ибн ал-Зубайра, но не забывал он и о втором противнике. Несмотря на выгодность уплаты дани Константинополю, она была унизительной, а сколько же можно терпеть унижение? Избавиться от нее лучше всего, нанеся удар в самое сердце римского тщеславия. Муавия, несмотря на постоянное желание залить христианскую империю кровью, никогда и не помышлял о дискуссии со своими соперниками относительно истинности их веры. У Абд ал-Малика не было таких комплексов – не для него уважительное паломничество на Голгофу. Чем потакать чувствительности христиан, изображая смутную разновидность монотеизма, он хотел ткнуть римлян носом в очевидную неполноценность их предрассудков. Также уверенно, как Муавия стремился к ликвидации мирового господства Константинополя, Абд ал-Малик

имел целью уничтожить его претензии на особенные взаимоотношения с Богом. Радикальный шаг и совсем не легкий. Как стратегия противостояния римлянам в море потребовала постройки целого флота с нуля, спор с ними относительно пути к небесам требовал масштабных инноваций. Из разбросанных в разных местах обширной Арабской империи разрозненных верований следовало создать нечто связное, явно одобренное Богом, короче говоря – религию.

И если поклонение Мухаммеду, ее создателю, было именно началом, и ничем иным – первым шагом, – то не существовало лучшего способа оценить полный масштаб того, что еще оставалось сделать, чем посетить город, где Абд ал-Малик, как Муавия перед ним, впервые был назван эмиром, – Иерусалим. Там, где сияние свечей в церквях оказывалось таким ярким, что ночью весь город и холмы вокруг него превращались в один большой сгусток света, величие христианства и весомость его древности становились очевидными и устрашающими. Увидев купол церкви Воскресения и его великолепие, Абд ал-Малик мог принять меры, чтобы умы правоверных не были ослеплены²⁶. Обладание Иерусалимом, несомненно бывшее нелегким испытанием, давало и благоприятные возможности. Уже в то время, когда Абд ал-Малик вел свои армии к победе в Ираке, рабочие на Храмовой горе трудились, чтобы обеспечить ему столь же блестящий триумф. Полуразвалившаяся мечеть, о которой с таким пренебрежением упоминал Аркульф, была снесена и теперь возводилась новая – великолепная и роскошная. Вокруг горы строилась стена, чтобы обозначить ее как haram, и ворота в стене выходили на хорошо отремонтированные дороги. Но самым поразительным и красивым оказалось восьмиугольное сооружение, столь выдающееся, что даже церковь Воскресения оставалась в его тени. То, что это являлось намеренной хитростью, было совершенно очевидно. Не только размеры новой конструкции в точности повторяли размеры великой церкви Константина, но ее столбы увенчивал большой позолоченный купол. Однако настоящим ударом по надменности и претензиям христиан стало местоположение нового сооружения – «Купола скалы». Внутри находилось перфорированное каменное пространство, простое и ничем не украшенное, у которого римские власти позволяли плачущим евреям каждый год дуть в рога. Раввины идентифицировали это место со шхиной Божественным присутствием на земле, а Абд ал-Малик и его архитекторы предназначили для него роль, не менее внушавшую страх. Они верили, что в начале времен, после создания вселенной, Бог стоял на скале, а потом вознесся на небеса, оставив отпечаток своей ступни. (Со временем эта традиция стала затруднением для мусульманских теологов, поскольку подразумевала, что у Бога есть тело; в XI в. появилось альтернативное объяснение создания «Купола скалы»: он был построен в честь вознесения на небеса не Бога, а Мухаммеда, который якобы был перевезен из Мекки в Иерусалим именно для этого.) В конце времен скала тоже изменится: в Судный день все правоверные и все мечети мира, даже Кааба, переместятся в Иерусалим. Люди будут кричать: «Привет вам, пришедшие как паломники, и привет той, к кому паломники пришли»²⁷.

Возможно, учитывая кажущуюся неизбежность конца времен, следовало ожидать, что Абд ал-Малик захочет воздвигнуть монумент, соответствующий главной роли, которую скале предстоит сыграть. Предполагалось также, что, поскольку Дом Бога все еще находился в руках Абдуллы ибн ал-Зубайра, он не захочет ждать Судного дня, чтобы объявить его местом паломничества. Абд ал-Малик даже дошел до того, что снабдил это место «сувенирами» Авраама. В результате местные мухаджирун могли не отправляться в паломничество в пустыню, чтобы прикоснуться к реликвиям своего августейшего предка, а прийти к «Куполу скалы» и увидеть высушенные рога барана, которого Авраам якобы принес в жертву на этом самом месте. Понятно, что среди ближайших подданных проект Абд ал-Малика имел грандиозный успех. «Все грубые арабы Сирии, – презрительно говорили хариджиты, – совершают паломничество к этому Куполу»²⁸. Местное население утверждало, что «Купол скалы» – самое святое место в мире²⁹.

В этом хвастовстве присутствовала ирония. Оно, конечно, было лестным для Абд ал-Малика, но одновременно могло стать роковым для расширения его честолюбивых замыслов. Надписи в «Куполе скалы» были эхом слов, написанных на монетах и объявлявших Мухаммеда посланником Бога. Но тут возникал весьма неудобный вопрос: поскольку пророк никогда не был в Иерусалиме, как согласовать идею о том, что Храмовая гора – самое святое место в мире, с одновременным выдвижением Мухаммеда на роль основателя религии? Пусть годы шли, и воспоминания о пророке становились все более смутными, но все же невозможно было забыть, что он жил за пределами Палестины. Понятно, что Абд ал-Малик не мог себе позволить поступить как римские и персидские власти и просто оставить в покое глубины пустыни. У него не оставалось выбора – надо было отправляться за Абдуллой ибн ал-Зубайром. То, что его противник до сих пор удерживал святые места, где пророк получал Божественные откровения, подрывало авторитет не только Абд ал-Малика, но и самих небес. Одного только Иерусалима недостаточно для полного осуществления его миссии. Ему была необходима Аравия. Без этого Абд ал-Малик не мог исполнить то, что искренне считал своей миссией на земле, – создать настоящий «истинный вероустав»³⁰.

Осенью 691 г. армия из двух тысяч человек вышла из Куфы в пустыню. Абд ал-Малик, который, в дополнение к своим многочисленным талантам, умел разбираться в людях, назначил ее командиром своего самого доверенного слугу, бывшего школьного учителя, молодого человека по имени ал-Хаджжадж. Недаром этого человека, обладавшего блестящими способностями, называли «Маленькой собакой». Пусть он был уродливым и миниатюрным, но обладал воистину выдающимся нюхом и очень острыми зубами. К весне 692 г. он загнал преследуемую добычу в угол. Абдулла ибн ал-Зубайр оказался в «доме поклонения»³¹. Но на этот раз не было никакой передышки. Ал-Хаджжадж вел блокаду в течение шести месяцев, забрасывая оборонительные сооружения камнями с помощью катапульт. К осени святилище было почти полностью разрушено и усеяно трупами, одним из которых оказался и сам старый Абдулла ибн ал-Зубайр. Теперь вся Аравия принадлежала Абд ал-Малику.

Двумя годами позже эмир отправился в пустыню на показное паломничество. Он уже был властителем Храмовой горы, где строительство «Купола скалы» завершили в тот год, когда потерпел свое финальное поражение Абдулла ибн ал-Зубайр. Теперь эмир претендовал на господство и над местом не менее грозным и святым. «Нам, – писал придворный поэт, – принадлежит два Дома: Дом Бога, которым мы управляем, и почитаемый Дом на горе Иерусалима»³².

Здесь снова предстает явная двусмысленность. Местонахождение «Купола

скалы» не было тайной, но где все же находился таинственный Дом Бога? К сожалению, поэт не подумал уточнить, равно как и его современники. Хотя, возможно, ничего иного и не следовало ожидать. В конце концов, грамотные люди обычно не живут в пустыне, да и не посещают ее. Даже если привычка отправляться в пустыню на паломничество закрепилась еще до Абд ал-Малика (а тому нет никаких свидетельств), тогда свойственная тем временам анархия ее обязательно прервала. В результате среди верующих, достаточно грамотных, чтобы взяться за перо, точные детали местонахождения пустынной святыни были, скорее всего, неизвестны. Самые точные указатели на него присутствуют не в поэзии, хрониках или справочниках, а в камне. После паломничества Абд ал-Малика в Аравию рабочие начали совершенствовать планировки многочисленных мечетей. От самого оживленного участка Нила до уединенных уголков пустыни Негев киблы, ранее указывавшие на восток, теперь переориентировали на юг. Тем временем в Куфе ориентирующую на запад киблу также скрупулезно перенаправили³³. Создавалось впечатление, что Дом Бога больше не стоял там, где прежде, – между Me-диной и Палестиной. Скорее, если верить мусульманским новаторам, он находился намного южнее – где-то в Хиджазе. Этим местом могла быть только Мекка.

Естественно, такая перемена не осталась незамеченной. Противники Абд ал-Малика проклинали его, как человека, который «уничтожил священный Дом Бога»³⁴. Сразу после завоевания Аравии возникло непонимание: что в действительности произошло и что составляло «священный Дом Бога» – и оно начало усиливаться. Пропаганда Омейядов, не отрицая разрушений, произведенных ал-Хаджжаджем, утверждала, что истинным вандалом являлся Абдулла ибн ал-Зубайр и что Абд ал-Малик всего лишь восстановил Каабу, вернул ей первоначальное состояние. Это мнение практически никто не оспаривал. Убеждение, что святилище можно уничтожить и восстановить не единожды, а несколько раз и оно непостижимым образом останется тем же самым, было распространено очень широко. Со временем Абд ал-Малик и Абдулла ибн ал-Зубайр заняли свои места в длинном списке людей, которые предположительно или ремонтировали Дом Бога, или отстраивали его заново, а возглавляли список такие знаменитости, как Мухаммед, Авраам и Адам. В будущем Кааба считалась и местом могилы Адама, и центром космоса. Если в таком сенсационном наборе атрибутов слышалось эхо традиций, которые христиане после обнаружения Еленой Истинного Креста приписывали Голгофе, это определенно не было совпадением. Константин раз и навсегда установил место распятия Христа. Вероятно, по аналогии, нужен был правитель вроде Абд ал-Малика, не менее проницательный и уверенный в себе автократ, чтобы определить для его собственной религии место вечного биения сердца мира.

Но все это, конечно, не дает ключа к пониманию основного момента: почему неизвестное бесплодное место в сухой пустыне, расположенное в тысяче миль от центра власти Омейядов, выбрали для столь почетной миссии. Очевидно, Абд ал-Малик имел на то причины, превосходившие чисто «оппортунистические». Он никогда не «выдвинул» бы Мухаммеда в основатели религии, если бы не верил, что пророк действительно являлся посредником между Богом и людьми. В точности так же он никогда бы не отправился в пал омничество к месту, которому не хватало ауры святости. Задолго до его прибытия туда Каабу уже возвели. Возможно, как и мечеть в Бакке, она была как-то связана с Мухаммедом. Если нет, тогда Омейяды наверняка имели и мотивы, и возможность объявить ее святыней, названной в откровениях пророка как Мекка. Муавия, на протяжении всего своего правления базировавшийся в Сирии, сделал сознательное усилие укрепить свою власть над Аравией. Любой клочок земли, на котором мог расти урожай, безжалостно присваивался: запасы воды отбирались, население принудительно забиралось в армию или изгонялось. В Медине вторжение Омейядов в оазис лишь усилило непопулярность династии и повлекло за собой выступление Абдуллы ибн ал-Зубайра. Но южнее – в X и джазе – политика принесла более богатые плоды. На самом деле вложения Муавии в регион оказались настолько значительны, что его летнюю столицу – цветущий оазис Таиф, – как говорят, перебазировали туда из Палестины. Связи Абд ал-Малика с городом были, возможно, еще теснее: речь идет не только о том, что его губернатор стал отец эмира, там вырос и его самый доверенный помощник – ал-Хаджжадж. Так что оба были наверняка хорошо знакомы со святыней, находившейся в 60 милях к северо-западу, за стеной обдуваемых ветрами, выжженных солнцем гор, которой Абд ал-Малик в 694 г. дал имя «Дом Бога», а потомки назовут ее Кааба Мекки.

Таким образом, вторая святыня – в паре с «Куполом скалы» – стала раз и навсегда объектом паломничества для правоверных. Пока все более или менее ясно. Но, кроме этого центрального момента, все остальное туманно. Был ли Абд ал-Малик первым эмиром, обновившим это место? Или он шел по стопам Абдуллы ибн ал-Зубайра? Где находилось святилище, уничтоженное ал – Хаджжадже м, – в Бакке или в Мекке? К чему стремился победитель: к установлению неразрывной связи с прошлым или, наоборот, к полному разрыву? Через сто с лишним лет после времени Абд ал-Малика еще сохранилось смутное воспоминание о том, что Дом Бога, возможно, не всегда находился в Мекке. «Во времена пророка, да хранит его Бог и да пребудет с ним мир, наши лица всегда были повернуты только в одном направлении, но после смерти пророка мы поворачивались то туда, то сюда»³⁵ – это писал один мусульманский ученый. В других трудах, посвященных Мекке, проявлялось аналогичное беспокойство. И дело не только в том, что Кааба в этих работах постоянно «разрушалась и восстанавливалась», – то же самое относилось к расположенной вокруг нее мечети. Священный колодец был утрачен, а потом чудесным образом появился снова, причем не менее чем дважды. Больше всего удивляет многочисленность священных камней, связанных со Святым городом, которые все время перемещались и заново открывались. Существовал, скажем, Maqam Ibrahim, который перенесло наводнение. Затем был открытый Абдуллой ибн ал-Зубайром камень, на котором отпечатано имя Бога. И наконец, нельзя забывать о широко почитаемом «черном камне», занимавшем выдающееся место в стене Каабы. Одни утверждали, что этот камень связан с именем Адама, другие – что его откопал Авраам и вместе с Исмаилом принес в Мекку. Многие верят, что Абдулла ибн ал-Зубайр поместил его в ковчег вроде того, что использовал Моисей для транспортировки Торы вокруг пустыни. «Черный камень», судя по всему, оказался не только сказочно древним, но и удивительно мобильным.

И в качестве такового вряд ли он являлся уникальным. Для любого правителя, желавшего скрыть невысокий статус недавней постройки, «черный камень» после придания ему блеска был чрезвычайно удобным инструментом. Древность в конечном счете знак высокого класса. Именно поэтому Константин (если история о краже им Палладиума из Рима – правда) привез в свою столицу частицу древней Трои. Поэтому мобеды еще при Перозе зажгли Огонь Жеребца среди необитаемых вершин Мидии не раньше, чем объявили его пламя вечным, первоначально скитавшимся по миру. Это заявление всего через несколько поколений оказалось весьма кстати. Зороастрийцы, потрясенные разрушением храма Ираклием, определенно понятия не имели, что он просуществовал всего лишь полтора века. Прошлое, приписываемое святилищу, особенно стоящему в уединенном месте, могло свидетельствовать не о сохранении аутентичных традиций, обычаев и воспоминаний, а как раз наоборот – о смелых инновациях.