В тени Нотр-Дама
Шрифт:
Монах направил меня. Но с какой целью — это предстояло выяснить. Потому что с этого все и началось. И я хотел всё разузнать, не желая просто отказаться, как от поиска своего отца, от своего происхождения, от себя самого!
И часа не прошло, как я стоял в тени Дворца правосудия и смотрел на Сену, на мост Менял и на возвышающиеся по ту сторону Двойного моста кривые стены Гран-Шатле. Порывы сильного ветра обрушивались на реку, и только самые сильные и отважные лодочники неуклюже передвигались на своих баржах по вздыбленной воде. Некоторые связали маленькие гребные лодочки, чтобы их не
Мост был девственно пуст. Кто отважиться выйти в такую погоду, того должны подгонять исключительно неотложные дела. Как меня.
Я сделал над собой усилие и ступил на мост. Не на правый, настоящий мост Менял с роскошными домами преуспевающих менял и ростовщиков, которые в два плотных ряда стояли на пологом пролете моста. Я шел по левому мосточку, который вел прямо через реку и скрывал зерновые мельницы епископа. В народе его назвали Мельничьим мостом. Но теперь огромные колеса мельницы двигались потоком воды наполовину под мостом, и поднятая деревянными лопастями пена смешивалась с дождем. Буквально через считанные секунды я вымок с головы до ног. Досаднее все же был тяжелый давящий воздух, который пах влажным зерном и мукой и склеивал дыхание.
Покосившаяся лачуга ростовщика стояла посередине моста, зажатая между каменным домом мельника и деревянным амбаром, которые грозили проглотить маленькое здание с обшарпанными стенами. Только Отец Небесный и епископ Парижский могли знать, что забросило ростовщика именно сюда. Узкое окно, которое почти слепо выглядывало на мост, было затянуто дырявой промасленной бумагой, и я не увидел света за ней. Все же дверь поддалась одному нажатию, сопровождаемым резким звоном бронзового колокольчика.
Сумеречный свет и спертый запах обдали меня, и я едва мог пошевелиться. Покрытый пылью штапель одежды возвышался рядом с сундуками в пятнах от сырости и покрытыми паутиной всевозможными предметами, которые только можно себе представить — кожаные поясные сумки и деревянные тыквенные бутылки, пивные кружки и суповые тарелки, вилы и серпы, даже переносной орган.
Показалась закоптелая масляная лампа в руке, и седобородый старец, которого я знал еще по своему первому визиту, спустился вниз по узкой крутой лестнице; в его усталых, покрасневших глазах горел деловой огонек.
— Воистину, проклятая погода сегодня, мосеньор. Должно быть, очень важное дело привело вас к старому бедному Эбрарду. В такую собачью погоду даже все мои богатые коллеги напротив, на красивом мосту Менял, закрыли свои лавки, не так ли?
— Я шел сразу к вам, а не к ним.
Он взял у меня из рук кошелек и рассмотрел его в слабом свете своей лампы.
— Милая, очень милая работа, вышита нежной женской рукой, верно? Ах, не стройте себе очень больших надежд, много я дать за нее не смогу. Кто заплатит теперь много денег, чтобы сохранить свои деньги? — его блеющий смех замер, и он досконально ощупал мой кошелек. — Но ваш кошелек неплохо наполнен! Зачем же вы хотите его заложить, мессир?
— Этого я не хочу.
— А что же?
— Справку.
Недоверие и разочарование нарисовалось на морщинистом и пятнистом лице.
— Я отплачу вам за нее звонкой монетой, месье Эбрард. Лицо ростовщика снова прояснилось немного.
— Что
— Вы помните меня или кошелек?
Он покачал седой головой, засаленная войлочная шляпа на которой закрывала свалявшиеся седые волосы.
— Пару недель назад я был у вас и заложил свой кошелек, потому что мой желудок урчал от голода как целая свора разозленных дворовых псов.
— И потом вы снова выкупили свой дорогой сувенир.
— В том то и дело, что нет! Я получил его от кого-то другого и хотел бы знать, кто это был.
Лицо Эбрарда застыло, снова изобразило недоверие — и страх. Сильное мерцание света передалось в дрожание рук. Я уже испугался, что он уронит масляную лампу. Быстро, словно это был горячий кусок угля, он отдал мне обратно кошелек.
— Я ничего не знаю об этом, совершенно ничего, — быстро проговорил он. — Как я могу вспомнить, кто здесь что выкупает? Так много клиентов приходит ко мне — и днем и ночью, — он говорил слишком быстро и слишком категорично, чтобы это звучало правдиво. Его взгляд взволнованно бегал по сторонам, словно он боялся притаившегося шпиона, или еще худшего.
— Оно и видно, — сказал я насмешливо и бросил демонстративно взгляд на запыленные вещи. — Но возможно, этот человек, который выкупил кошелек, был особенно запоминающимся клиентом.
— Что вы имеете в виду?
— Возможно, это был монах-призрак?
— Призрак?..
Его голос оборвался, задрожал как все его тело. Коптилка чуть было не выпала из его рук. Хотя масляный свет еще горел, ломбард показался мне намного мрачнее, чем до моего прихода. И стало холоднее — как я ощутил это при приходе Фролло ко мне в келью. Теперь холод исходил от Эбрарда Холод, страх — смертельный страх. И отказ.
— Уходите! — выдавил он дрожащим от гнева голосом и подтолкнул меня к двери. — Уходите и никогда не возвращайтесь! Я не могу ответить на ваши вопросы. Я ничего не знаю, вообще ничего! Как я должен помнить, кто приходит ко мне в лавку? Когда на праздник Трех волхвов в Париже собирается больше чужаков, нежели горожан. А теперь уходите же!
С легким нажимом он вытолкнул меня на улицу под дождь и тут же захлопнул дверь. Я услышал шум поспешно запираемого засова. Дверь была крепко заперта — что касается меня, навсегда.
Я пошел навстречу шквальному ветру и повернул обратно к острову Сите. Ветер резко усиливался, и глухо хлопающие колеса мельницы под мостом перемалывали еще больше воды, чем прежде, и обрызгали меня — словно в насмешку. Я подумал, что заметил неясные тени за собой, но ничего не разглядел, когда снова обернулся. Это были лишь подстегиваемые бурей потоки дождя. Кто был глупцом, чтобы оправиться в такую непогоду на Мельничий мост? Только я.
В кабаке возле предмостного укрепления стакан пряного глинтвейна прогнал мой озноб, согрел мое тело и кровь. Я возмутился этим потрепанным ростовщиком, который не только выставил меня, но и лгал мне. Он сказал о дне Трех волхвов, а не я. Как он мог знать, когда я принес ему кошелек, если он даже не мог его вспомнить? Более того, по его словам, он знал, что он выдал мешочек с деньгами снова в день Трех волхвов. И если он помнит об этом, тогда он знал, кто это был!