В тени охотника 2. Седьмой Самайн
Шрифт:
– Идем, Эрика, – услышала я низкий мужской голос, и рыдания стали тише, глуше. – Здесь нам не помогут. Соберем соседей, возьмем фонари, попробуем сами…
Я глубоко вздохнула, чувствуя, как сердце колотится в горле, а руки холодеют, пальцы становятся как ледышки – и все из-за того, что я собиралась сделать очередную глупость. Очень большую глупость, которая, скорее всего, дорого мне обойдется. Очень дорого, особенно в Самайн, когда не только Дикая Охота, но и много всякой другой нечисти бродит вдоль дорог и кружит над притихшими селеньями, поднимается над полыми холмами и рыщет среди лесов и полей.
Я могу просто промолчать и остаться в безопасности и тепле этого дома. Могу остаться, позволить
Никто, кроме меня самой.
Потому что, положа руку на сердце, здесь и сейчас я больше всего боялась, что когда состоится очередная моя встреча с охотником Валем, он презрительно усмехнется – и тоже ничего не скажет. Но мы оба будем знать, что я, которая не побоялась когда-то прийти на склон Западного Алгорского Холма, вооруженная лишь солью, огнем и железной цепью, в этот Самайн отступила там, где не должна была отступать.
Это еще одна моя граница, которую я должна держать на замке. Мой страх перед тем, что скрывается во тьме, и если поддаться ему, приоткрыть дверь хотя бы на волосок – он выберется и рано или поздно сожрет меня целиком. И нынешнее искушение – остаться не у дел, отвернуться и притвориться, что все это меня никак не касается – то самое, что отделяет меня от дороги в Бездну.
Скрипнула, открываясь, входная дверь, снова потянуло холодом – и я торопливо вышла в коридор, резко взмахивая рукой и захлопывая дверь перед самым носом у невысокого, кажущегося квадратным из-за очень широких плеч мужчины, придерживающего под локоть плачущую светловолосую женщину. Мужчину я узнала – эйрский кузнец Найл был мне неплохо знаком благодаря тому, что Изе постоянно требовались в хозяйстве то гвозди, то новые ножницы для обрезки стеблей, а как-то раз меня отправили к нему с целым ящиком маленьких лопаток, ножей и ножниц с просьбой заточить и привести в порядок. Не сразу, но я вспомнила и ребенка – серьезного темноволосого мальчугана с любопытным, живым взглядом. Дважды я его видела в отцовской кузнице играющим с какими-то железками и очень внимательно прислушивающегося ко всему тому, что кузнец рассказывал своему подмастерью. Но супругу его я видела впервые, пусть даже и была наслышана о ее непростом характере и обостренном чувстве справедливости, благодаря которому местный судья не оставался без работы, разбирая жалобы на ушлых торговцев, слишком шумных соседей и корчмаря, до неприличия разбавляющего вино.
– Я могу помочь, – негромко произнесла я, складывая пальцы правой руки щепотью и стряхивая с них сияющий мягким золотистым светом огонек-бабочку, который под удивленными взглядами гостей поплыл по воздуху к самому потолку. – Если позволите. Но мне нужна вещь, принадлежавшая ребенку, и знать имя, данное ему при рождении.
– Пряха, – пожилая цветочница смотрела на меня как-то растерянно, будто бы впервые увидев по-настоящему. – Ты что же… даже если бремя тебе позволяет – как же ты пойдешь? Неужели не страшно? Ведь время… непростое.
– Страшно, – неловко улыбнувшись, призналась я. – Но мне нельзя остаться в стороне там, где могла бы помочь. Всем, быть может, и можно, а мне нельзя.
Повисла неловкая пауза. Старая цветочница лишь качала головой, опустив взгляд в пол, светловолосая Эрика смотрела то на меня, то на мужа с какой-то безумной надеждой, сцепив тонкие пальцы на уровне груди. Я разглядела воздушное, вычурное железное кольцо на ее правой руке, прямо-таки металлическое кружево, сплетенное с любовью и украшенное серебряной капелью. Обручальное, не иначе. Любит ее муж, сразу видно. И ребенка любит – потому и Самайн ему не страшен. Не пойду я – пойдет сам. Один, если соседи окажутся нечувствительными к чужой беде, и либо вернется с ребенком, либо не вернется вообще,
Нет, не сможет. Следом за мужем и сыном при первой же возможности отправится.
А значит, груз, что ляжет на мою совесть, окажется в три раза тяжелее.
– Я принесу что-нибудь из вещей Стефана, – наконец произнес кузнец, глядя на меня тяжелым, тревожным взглядом. – Эрика может подождать меня здесь?
Я посмотрела на Изу, и та кивнула, помогая гостье снять тяжелый зимний плащ, под которым оказалось лишь льняное домашнее платье. Похоже, она так торопилась, что даже не надела теплую свиту, как была, как и выбежала из дома, только плащ прихватила.
– Мне надо переодеться, – наконец сказала я, доставая из кармана тонкий кожаный шнур и стягивая им волосы в густой и неаккуратный хвостик на затылке. – Искать ребенка в тонких портках и рубашке не слишком удобно.
А еще захватить с собой палку Раферти и дареный нож с чаячьими крыльями – просто так, на всякий случай. Потому что никто не знает, где найдется потеряшка – он с равным успехом может оказаться как где-нибудь у друзей, застигнутый непогодой и темнотой, так и на другом берегу реки, на холме, да вообще где угодно.
И с кем угодно, если уж на то дело пошло. В эту ночь фэйри не устоят перед соблазном украсть человеческое дитя, и железный крест над Эйром, боюсь, их не остановит.
Иза догнала меня на лестнице, неожиданно крепко ухватила за рукав и пододвинулась ближе, так, что я ощущала запах свечного воска и вина с пряностями.
– Ты хоть понимаешь, на что подвязалась? Дикая Охота – это ведь не сказки, девочка. Она и в наших краях появляется. Если Стефан оказался за городской стеной – брось, не ищи. Сама же сгинешь, унесет тебя мертвая охота, и кому от этого лучше станет? – голос ее упал до шепота, а в выцветших старческих глазах я впервые увидела ясную, твердую уверенность и глубоко запрятанную, но все еще мерцающую искру чародейства. Выходит, не так уж и позабыто оно, ее бремя. Просто хорошо сокрыто. – Пряха, не ходи. Мне жалко Стефана, и даже очень, но зачем кому-то еще погибать за чужое дитя? С Дикой Охотой шутки плохи, поверь мне. Я не просто так тебе говорю, я знаю, как оно бывает и чем заканчивается. Поутру найдут от тебя только разодранные останки недалеко от городских ворот, и хорошо, если опознать по клочкам одежды или украшению сумеют.
Я глубоко вздохнула и мягко накрыла ладонью неожиданно сильную руку цветочницы, которой она ухватилась за мой рукав – и ее пальцы разжались, плечи поникли.
– Иза, я все знаю. Но Дикая Охота меня не тронет. – Я наклонилась к самому ее уху и тихонько поведала ей самую горькую свою тайну.
О том, что я уже предназначенная жертва, и если в эту ночь я повстречаюсь с Дикой Охотой, то она просто не обратит на меня внимания. Если же обратит – то это будет кто угодно, но не свита Короля Самайна, а значит, с ней можно бороться и выйти победителем из этой борьбы. Было бы желание.
А оно у меня есть, и очень сильное.
Я непременно вернусь. И если повезет – то с потерявшимся ребенком.
Когда я выходила из дома в холодную темноту, пряча лицо от порывов ледяного ветра, несущего с собой колкие крупинки снега, и сжимая в руке застиранную до нежной мягкости детскую рубашонку, Иза поставила на пороге «тыквенного Джека» с ярко горящей внутри свечой. Повозилась и вставила внутрь цветное зеленое стеклышко, чтобы ветер не задул пламя, а я могла отличить этот фонарь от прочих и найти дорогу именно к этому порогу.