В тени престола. Компиляция 1-12 книга
Шрифт:
– Молодец, рыцарь де Арси. Нет слов… – Ги улыбнулся и похлопал юношу по плечу. – Правда, Гуго, очень жаль твоих ребят, сложивших головы. Ну, да ничего не поделаешь. Такова жизнь… – Он встал и крикнул оруженосцам, державшим коней. – Подавайте коней! Мы уходим! Раненых расположить на повозках!..
Колонна тронулась и стала уходить на запад, оставляя пылающий город за своей спиной.
Да! Мы совсем забыли о несчастной катарке Эрмессинде де Лорак! Её, можно не удивляться, крестоносцы оставили в живых, поручив бедному стражнику, а по совместительству – трусу и предателю, Гарсии охранять ее.
Что касается жителей города, то они все были убиты. Такова суровая реальность жуткой средневековой религиозной
ГЛАВА X. Мысли и чувства.
Прямо скажем, что известие о сожжении и разграблении одной из главных катарских святынь повергло в уныние гарнизон осажденной Тулузы. Но, помимо уныния, возникли разногласия, долгое время дремавшие в умах сеньоров-южан и местного населения, уставших от долгой, кровопролитной и бессмысленной войны двух религий. Рыцарство постепенно отходило ото сна, открывало глаза на реальное положение вещей и с ужасом осознавало, что новая власть, пришедшая с севера Франции вместе с крестоносцами Симона де Монфора, не находит для них места в своем укладе. Знатные сеньоры, предки многих из которых были участниками и героями Первого крестового похода, вместе с новой религией, позволявшей им безнаказанно грабить монастыри, аббатства и церкви, лишились древних родовых владений, став изгоями в родном краю Окситании.
Но, кроме рыцарства, была и другая, большая и значимая группа, состоявшая из местного населения, у которого кроме дома и клочка земли не было ничего. Вилланы, жившие доходами от виноделия и хлебопашества, оказались совершенно беззащитными перед лицом крестоносного нашествия, не щадившего никого во имя торжества католицизма. Вместе с крестоносцами пришли крестьяне и горожане из северной Франции, Германии и Италии, занявшие опустевшие селения и заменившие туземцев.
И вот, после удачного, наглого и неожиданного для всех рейда крестоносцев против Сен-Феликс-де-Караман Тулуза зароптала. Сначала, тихо и еле слышно, воровато оглядываясь по сторонам. Потом, все смелее и смелее. Жители словно проснулись и увидели, что катары, их вожди и армия, из-за которых они столько натерпелись от врагов, гибли тысячами, голодали и лишались крова, вовсе не собираются вступать с врагом в решительную схватку, перекладывая на плечи народа, измотанного войной, все новые и новые невзгоды.
Дон Жильбер де Кастр, Пьер-Роже де Мирпуа и многие другие знатные катарские предводители почувствовали себя несладко, ловя на себе, косые и зачастую злобные взгляды беженцев. Катарская гвардия, словно нарочно, разместилась в западной части города, именно в той части укреплений, которые не соприкасались с позициями крестоносной армии сенешаля де Леви.
И вот, наконец, настал день поединков, которые бросили герольды крестоносцев графу де Сен-Жиль и остальным предводителям. Уклониться не мог никто. Старый Раймон понимал, что отказ от смертельной схватки может всколыхнуть население осажденной столицы, став последней каплей, переполнившей чашу терпения и мучений жителей. Сражаться насмерть с сорокалетним сенешалем Раймон не желал, осознавая, что разница в возрасте сделает из него легкую мишень для боевого ланса или меча Ги де Леви, а рисковать жизнью своего единственного сына и наследника он боялся.
Раймон проснулся рано, пожалуй, чересчур рано. Нервы, расшатанные постоянными страхами, унижениями, увертками, лавированиями между двух огней, годами и изнурительной войной, давали о себе знать. К тому же сон, увиденный старым графом, просто вывел его из состояния душевного равновесия, заставив несколько раз просыпаться посреди ночи в поту.
Граф долго ворочался, пытаясь заснуть, но сон возвращался
Раймон свесил ноги с постели, опустил голову на грудь и вспомнил сон, мучавший его всю ночь:
«Он шел по своему дворцу. Шел по темным, безлюдным и пыльным коридорам, не встречая ни единой души. Свет, лившийся в окна (был яркий день), вместо тепла обдавал тело графа могильным холодом, заставляя его ежиться и прятать руки в карманы камзола. Он с шумом раскрывал тяжелые двери комнат, тщетно ища кого-нибудь из челяди, слуг или придворных. Но, только скрипы дверных петель, да гулкие шаги многократным эхом отзывались Раймону. Наконец, он вошел в большую залу дворца, надеясь встретить там людей. Но, несмотря на яркий свет, лившийся из залы в темный коридор дворца, старый граф не нашел там никого…
Хотя…
Лучше бы он, действительно, не нашел там никого! На его родовом троне… сидел король Филипп, одетый, почему-то, в кожаный фартук мясника. Вплотную к трону был придвинут большой дубовый стол. Руки, лицо, фартук и торс короля Филиппа были забрызганы чем-то красным…
Граф подошел ближе и вздрогнул: это был свежая кровь! Человеческая кровь!
– Ваше величество… – произнес граф не своим голосом, – какая неожиданная встреча…
Филипп оторвался от разделки туши, человеческой туши, поднял свой ледяной взор на графа. Раймон похолодел, онемел и окаменел, с большим трудом удерживая себя от того, чтобы не увернуться от взгляда короля.
– Здравствуй, Раймон. – Спокойно, даже слишком спокойно, ответил король. – Вот, понимаешь, решил убить время, занимаясь разделкой туши… – он зло улыбнулся уголками рта, сохранив каменное выражение лица и холодность взгляда. – Знаешь, Раймон, а мне понравилось… – Король взял что-то, лежавшее на столе и протянул графу. Раймон закричал и закрыл лицо руками. Вытянутая рука короля Филиппа Французского, вся покрытая кровью, держала за волосы голову… его сына!.. Он бросил ее графу. – Лови! Она, Раймон, твоя! Делай с ней, что пожелаешь! Дарю! Помни мою милость и не смей говорить, что король Филипп жаден до подарков своим вассалам…
Раймон с трудом поймал голову сына и прижал ее к себе, все еще продолжая неотрывно смотреть на короля. Внезапно, он почувствовал, что губы на отрубленной голове шевелятся, а король Филипп взглядом показывает графу, что надо посмотреть на лицо его сына…
Граф наклонил голову и, с трудом превозмогая себя, посмотрел в лицо своего сына.
Раймон-младший улыбался, моргая своими остекленевшими глазами.
– Здравствуй, отец… – произнесли губы отрубленной головы, – спасибо тебе за доброту и заботу…»
Граф протянул руку к кубку с вином, стоявшему на столике возле его постели, и заметил, как дрожит рука, а вино из трясущегося кубка стекает по ней, орошая каменные плиты пола красными каплями.
Раймон с раздражением отшвырнул кубок, который со звоном ударился о стену, упал на пол и покатился по комнате. Он вытер мокрое от пота лицо, встал и на шатающихся ногах направился к дверям.
Граф резким рывком распахнул двери спальни: прохладный воздух коридора немного освежил его своим дуновением. Раймон потряс седеющими волосами, тяжело вздохнул и, набрав как можно больше воздуха в легкие, крикнул слуг, заметавшихся по этажам дворца, словно перепуганные зайцы при виде ястреба, внезапно выныривающего из-за тучи и пикирующего на освещенный солнцем луг. Граф немного поежился и плотнее закутался в теплый халат, огляделся по сторонам и неспешной походкой направился в сторону большой дворцовой залы. Он раскрыл тяжелые двери и, словно крадучись, заглянул туда, поймав себя на мысли, что он ходит по своему родовому дворцу, как какой-нибудь ночной вор.