В тени пророчества. Дилогия
Шрифт:
Потом начался ад.
* * *
Ее допрашивали постоянно, почти не давая передышек. Дыба сменилась жаровней, жаровня якорем, затем снова дыбой. Ее били, кололи, выворачивали суставы, заливали в нее воду до тех пор, пока не начинала захлебываться, и еще множество отвратительных и мерзких вещей. Она потеряла счет дням и ночам, время вертелось вокруг единой круговертью. Когда теряла сознание, ее приводили в себя и
Но вдруг оставили в покое. Бросили в камере, теперь уже до боли родной, и оставили наедине с собой. Когда Эльвира очнулась, то поняла, что лежит на животе, на полке. Руки и ноги были в кандалах, кандалы вбиты в стену, а от них шла цепь таким образом, что можно относительно свободно перемещаться по камере.
Но перемещаться не хотелось. Хотелось забыть о боли и спать.
Почему? Почему это происходит именно с ней? Что дядя совершил ужасного, что ТАКИЕ люди им занимаются? Убил кого-то? Кого можно убить в далеком провинциальном Эльзасе, чтоб тобой занялась папские эмиссары и инквизиция? Заговор? Да против кого же тут можно устроить заговор, в этой глуши? Не против бургомистра же! Ведь совершенно ясно, она здесь не по глупому обвинению в колдовстве. Она здесь для того, чтобы дать показания против дяди. Чтобы его обвинили во всех тех грехах, что перечислял милорд.
Милорд! Как она ненавидела этого человека! Но почему он, имея столько власти, занимается какой-то простолюдинкой? Неужели так уж важны те несколько слов, которые она скажет? Неужели без них нельзя посадить дядю за решетку?
Эльвира подумала и похолодела от ужаса. Как она могла! Мечтать, чтоб посадили, а потом казнили единственного близкого человека, который столько для нее сделал? Который принял ее как родную дочь?
Нет! Она никогда не сделает, чего хочет иезуит! Пусть лысый хоть запытает, но она не предаст дядю. Даже, если он не жилец (когда человеком интересуются ТАКИЕ люди, это всегда означает, что ты не жилец).
За дверью послышался звон ключей. Тяжелый засов заскрипел, и дверь открылась. В камеру вошли двое здоровенных стражников. Один из них отомкнул кандалы на ногах и коротко бросил:
— Пошли.
О сопротивлении не было и речи. Что она сможет сделать двум одетым в кольчуги воинам, каждый из которых в два-три раза тяжелее ее? Она повиновалась. Как есть, босиком пошлепала по ледяному каменному полу следом. Второй прикрыл дверь и пошел за спиной. Кандалы на руках никто не снял, они были тяжелые и давили к полу. Но Эльвира пересилила себя и шла с гордо поднятой головой. Хоть из последних сил, но ее не увидят сломленной.
Девочку вывели в грязный тюремный двор, где она наконец-таки вдохнула свежий чистый воздух, впервые за те дни, которые прошли с момента, когда стража ворвалась в дядин трактир и увела ее с собой.
В тот раз она не сопротивлялась. Никто и помыслить не мог, что может произойти что-либо подобное. Все думали, что это ошибка, даже стража. Ни дяди, ни Фердинанда не было, Маргарита только безвольно опустила руки. Внутри ее била истерика.
Стражники и сами не понимали, что происходит. Некоторые из них были знакомы, они отдыхали в трактире предыдущую ночь, после ярмарки. А некоторые и так частенько забегали на огонек. Поэтому никто не мог сказать, что это за шутка, и почему ЕЕ обвиняют, да еще и В КОЛДОВСТВЕ!
Потом ее повели почти через весь город к
Теперь ее ввели внутрь белого отштукатуренного здания с чистыми коридорами и комнатами. Затем остановились и один из стражей ушел, но через несколько минут вернулся. Ее втолкнули в большую чистую комнату с роскошной золоченной мебелью и зеркалами. Посреди комнаты стоял дубовый стол, заставленный подносами с едой и кувшинами с вином. У голодной Эльвиры, не евшей неизвестно сколько, засосало под ложечкой. Она завистливо сглотнула.
— А, проходи, присаживайся. — Произнес человек, сидевший за столом и аппетитно уплетавший содержимое подносов. В данный момент он держал в руках баранью ногу. Это был милорд.
— Эй, Ганс! — недовольно крикнул он, нахмурив брови. Дверь тут же открылась, и в комнату влетел один из конвоиров с алебардой наперевес. Милорд улыбнулся. Воевать алебардой с пятнадцатилетней закованной в железо девчушкой? Это интересно!
— Ганс, почему на ней кандалы? Разве я не ясно выражаюсь?
— Нет, ваше… Милорд… Просто… Это… Не положено… — с сильным северо-германским акцентом пробормотал вояка. Иезуит нахмурился. Эльвира чувствовала, это не предвещало стражнику ничего хорошего.
— Ганс, разве я спрашивал тебя, что положено, а что нет? — он положил окорок и исподлобья вперил в беднягу свой взгляд. От одного этого взгляда Эльвиру пробрали мурашки.
— Виноват… — залепетал вояка. Буквально через мгновение оковы с ее рук спали. — Исправлюсь!.. Не гневитесь, ваша светлость… — и кланяясь, спиной вперед, удалился, плотно закрыв дверь. Физиономия англичанина тут же сменилось на довольную. Похоже, он любил такие фокусы.
— Ну, присаживайся, не стесняйся. Ешь. Я знаю, ты три дня не ела. — Милорд подвинул к ней поближе поднос с запеченной уткой и налил в кружку вина.
— Скажу честно. Ты мне нравишься. Что-то есть в тебе завораживающее. Твердое, каменное, и в то же время первозданное, дикое, необузданное! Мне не хочется тебя пытать, я вообще не любитель этого дела. Поэтому давай для начала просто поговорим. — Он кивнул на стул напротив.
Эльвира села.
Ее дядя — торговец смертью, торговец войной. Она закрыла глаза. Плакать сил больше не было. Второй час она лежала в своей камере, не в силах пошевелиться. Милорд сделал самое ужасное, что только мог. Он убил ее. Морально. Правдой.
Ее грудь затряслась в беззвучных всхлипах.
— Трон под Медичи шатается. В народе она не пользуется популярностью. Господа дворяне также не любят наглую амбициозную итальянку. И еще меньше любят ее любовника, временщика Кончини, возомнившего себя верховным правителем самого сильного государства Европы. — Милорд вытер жирные руки лежащим рядом полотенцем и продолжил просвещать сидящую перед ним обычную девочку из народа в политической ситуации, сложившейся в Европе.
— Король Генрих на время прекратил войны, объединив страну, но и католики на Севере, и гугеноты на Юге мечтают взять реванш. Их конфликт вечен, пока в королевстве не останутся или только католики, или только гугеноты. — Он усмехнулся. Его позабавила собственная фраза насчет одних гугенотов.