В тени славы предков
Шрифт:
— Сволочи! В угол нас загнали! Назавтра грабить порешат! При Святославе и представить такое нельзя было!
Хвост налил из жбана в достакан квасу и единым махом его опрокинул. Владимир, которого зацепил невольный намёк на то, что он ещё недостоин предков своих, сказал:
— Я не буду собирать чёрный бор! Ты, Хвост, верни смолян! Кальв Олавсон, ты со мной?
— Знаешь, конунг, — Олавсона задели слова князя, — хоть и были между нами несогласия, но в себе сомневаться повода я не давал!
— Ратиться нельзя с варягами. Сил у нас не достанет, — молвил Добрыня. — Смоляне, если и вернутся,
— Такой силы, как у морских росов, нам ой как недостаёт! — пожалился Хвост.
— Эйвинд Гадюка, Одд, Берси Плешивый, Орм Козопас, Бьёрн Бьёрнсон, клянусь единственным глазом Одина; я спалю их дома в Упланде, если они не перейдут на нашу сторону! — пообещал Кальв.
— Платить не будем! — упрямо повторил Владимир.
— Тянуть тогда надо, — предложил Добрыня. Турин, привлекая к себе внимание, громко стукнул кулаком по лавке:
— Я с Блудом сёла объеду, немало ещё тех людей осталось, кто со Святославом ходил. Они и сами помогут, и приведут кого ещё.
— Пойдёт Блуд-то?
— Деваться нынче ему некуда. О нём, как о переветнике [213] , только и молвь. Наш он теперь полностью!
213
Переветник — изменник.
— Шатко всё это, — засомневался Добрыня, — и опасно. Варяги, если прознают, то в голову им всякое взбредёт.
Владимир повёл шеей, выдал ещё одну, только что рождённую мысль:
— Двоюродный дядя мой Игорь, что на Хортице русами правит, задолжал роду моему за то, что помощь не оказал отцу, когда он с печенегами бился. Я грамоту к нему пошлю с гонцом. Менее чем через седмицу он её получит.
— Если печенеги не споймают, — мрачно рёк Хвост, — сбежавший Варяжко их на нас зело подбивает.
— Один да с проводником проскочит, — заверил Добрыня, — только Игорь — гадина та ещё, поэтому из грамоты он должен понять, что никто ни о чём не забыл, но и оскорбиться не должен.
— Решили, други, — подвёл итог Владимир, — каждый из нас знает, что делать. Для начала оттянем выплату на месяц. Если за это время я не соберу людей, то не будет мне больше удачи на русском столе!
Глава пятьдесят четвертая
В лугах косили. Павша вернулся в Осинки и теперь помогал родне. Новый князь Владимир сдержал слово, освободив в Родене всех Ярополковых людей со всем их добром. Пропал Варяжко, сказывали, что сбежал к печенегам. Возвратившийся Колот отъелся, отоспался и теперь старался не уступать Павше в покосе, так и шли вдвоём, взмахивая вправо и влево кривыми ножами горбуш [214] . Павша был неутомимо весел, несмотря на лишение от княжеской службы, выясненное убийство матери (он поведал Колоту, как признался Некрут). Впрочем, Колот догадывался, что причиной бодрого настроения племянника была Добронега.
214
Горбуша — старинная коса с короткой кривой рукоятью. Затачивалась, как нож. Косили ею в наклон и в обе стороны. Позволяла косить в кустах, среди деревьев.
— Не перекосить тебе меня, дядька, старый ты стал!
— Возьми меч, и я покажу, какой я старый! — злился Колот, не желая мириться с катящимися под уклон годами.
У них работал наймит Зубень, помогший весной вытянуть пашню и ставший за незлобливый норов и порядочность почти родным.
Пятый день покоса выдался солнечным, с прохладным ветерком, потянувшим ряды облаков, предвещающих вечерний дождь. Откосился Дубыня, зять бабки Окатихи, медвежьей силы мужик. Не только осинские, но и векшинские сбегались смотреть, как семья Окатихи метала стога: Дубыня восьмизубовыми вилами на толстенном древке цеплял целую копну, швырял её на стог, где Окатиха с дочерью и пятилетним толстым Дубыничем, знай, успевали плясать, утаптывая сено. Чудо было на всю округу. Без беззлобных солёных шуток галящихся над восхищающей силой Дубыни мужиков стало скучнее.
— Слыхали новость? — спросил Зубень, размачивая ржаной сухарь в чаше с водой. — Вниз по Днепру варяги сёла пограбили, избы пожгли, мужиков, кто сопротивлялся, убили, баб понасиловали, детей не тронули вроде.
— А где грабили, ниже Витичева?
— Не, выше.
До Витичева народу селилось всё ещё густо. Значит, те, кто грабил, ничего не боялись и могли прийти сюда. Колот нахмурился, вспомнив печенежский набег, невольно посмотрел в сторону веси, где высился его красивый терем. Павша предположил:
— Мне тут давеча сказали, что варяги лихву какую-то с князя потребовали. Может, руками варягов чёрный бор собирает, чтобы самому народ не злить?
— Глупо, — покачал головой Колот. — Не все догадаются, но всегда найдётся тот, кто подскажет.
Дождь выгнал их с поля раньше, пережидать его смысла не было — до заката останется от силы часа два, а метать мокрые стога не очень хотелось. В хоромине рассаживались за стол, для начала утоляя жажду прохладным малиновым квасом. Хлебы из печи, пироги, гречневая каша — баб в доме много, только и стряпай. Насытившись, отвалились от стола, неунывающий Павша рассказывал что-то весёлое, вызывая заливистый хохот двоюродных сестёр и ленивые улыбки мужиков. Низкий звук вечевого била разом прекратил веселье. Мужики, в умах которых был свеж сегодняшний разговор, подумали не о пожаре.
К середине веси, где на столбе было подвешено кожаное било, сбегались люди. Староста Богой, увидев Колота, сказал, обращаясь к нему и весянам:
— Варяги Берестень пограбили! Люди сбежали все до единого. Идут отрядами, один, может, к нам пожалует. Колот, ты воин, молви слово!
Бабы голосили — многие вспомнили печенегов, ругающиеся мужики предлагали разное: драться или бежать в лес, восторженно орали мальчишки, радуясь возможному бою. Грай стоял невообразимый. Лапа, быстро сообразив, что только крутыми мерами можно навести порядок, начал действовать: