В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая

Бу Кэтрин

Абдул пытался понять, почему это произошло. Мирчи дружит с сыном Айши. Может, Раул уговорил мать помочь Абдулу? А может, сама Айша заметила, как самоотверженно и безропотно он целыми днями сортирует мусор на майдане, прямо у нее на виду? Не исключено, что она поняла: это простой трудяга, тихий и неприметный, и не нужно с ним обращаться жестоко.

У Карама были другие, более реалистические соображения на этот счет. Тот звонок, скорее всего, показуха. Предполагалось, что отец и сын услышат разговор и расскажут Зерунизе. Айша и Тхокал нередко работали вместе. Сейчас Тхокал продемонстрировал им свою власть и тем самым доказал, что сможет сделать так, чтобы Хусейнам не причинили вреда в участке. Именно это он обещал Зехурнизе

в обмен на деньги. Айша, со своей стороны, пыталась показать им, что имеет все же влияние в полицейском участке Сахар. В этом случае и она могла претендовать на свою долю в вознаграждении.

Однако отец не стал объяснять всех этих хитростей своему измученному сыну. Пусть мальчик верит, что кто-то обратил внимание на то, как он трудится и содержит всю семью. Пусть считает, что его оправдали и защитили просто из добрых побуждений.

Через четыре дня после происшествия с Фатимой на закате в Аннавади пришел факир [68]– мусульманин с опахалом из павлиньих перьев, раздающий благословения и изгоняющий злых духов. Такие факиры редко захаживали в этот район, потому что здесь было немного последователей ислама, то есть клиентуры, которая готова была бы оплатить его «трансцендентные» услуги. Как только сестра Абдула Кекашан увидела старика, она вскочила и побежала ему навстречу. Мать упросила Тхокала не забирать девушку в участок или хотя бы отсрочить взятие под стражу: она с ужасом думала, что может случиться с молодой красивой женщиной, если она окажется в полиции. Но недавно Кекашан было приказано самой явиться в отделение. Поэтому ей было жизненно необходимо приносящее удачу напутствие старого факира.

68

Факир – в переводе с арабского – «бедняк». У мусульман – бродячий монах, приверженец суфизма – мистического течения в исламе. По аналогии индуисты стали называть факирами бродячих аскетов. – Ред.

Она вытащила из-за пазухи десять рупий и протянула ему, а затем благоговейно закрыла глаза, ощущая, как опахало коснулось ее макушки. Как хорошо, что он именно коснулся, а не ударил ее этой метлой из перьев, как иногда делали некоторые факиры, выполняя джхаад-пхунк [69] . Она решила, что он так деликатен потому, что не видит в ней дьявольских сил. Ей не пришло в голову, что старик просто решил использовать более современную и приятную для заказчиков технику совершения ритуала. Кекашан все еще сидела неподвижно, как бы давая благословению глубже проникнуть в душу и тело, а факир тем временем направился к двери Фатимы.

69

Джхаад-пхунк – магический ритуал исцеления и (или) изгнания злых духов. – Ред.

Но муж Одноногой уже вылетел на порог хижины, бешено вращая глазами:

– У тебя что, нет рук и ног? – кричал он. – Ты осмеливаешься просить милостыню у меня? Во имя Аллаха, найди себе работу и трудом заработай себе на жизнь!

Факир посмотрела на небо, потрепал золотые нити – зари – в кармане курты, и пошел прочь от дома.

Кекашан, наблюдавшую эту сцену, обезумела от ужаса:

– Господи! Как он решился прогнать факира и навлечь на себя его проклятие?

Своими грубыми словами он обрек себя на несчастья, а они, скорее всего, повлекут за собой и беды для Хусейнов.

– Что с ним такое? – поинтересовался факир.

– Его жена подожгла себя, – тихо объяснила Кекашан.

– И когда она умерла?

– Нет,

нет! – закричала девушка. – Молитесь о том, чтобы она выжила, иначе нам всем конец.

Дочь Фатимы Нури обняла Кекашан. Она не отходила от девушки ни на шаг с того дня, как с одноногой произошла трагедия.

– Я сегодня играю в игру, будто я мальчик, – сказала Нури. – И разговариваю, как мальчик.

– Ты прямо как моя сестра Табу, – ответила рассеянно Кекашан. – Она хочет носить только ту одежду, в которой ходят мальчики. А если ей не дают, начинает плакать.

– Принеси рис, и я его почищу перед варкой, – велела она Мирчи, вставая и стряхивая с себя оцепенение. – Чья очередь сегодня идти за водой?

Ее младший брат Лаллу уже достаточно подрос, чтобы ругаться, как мать:

– Подавай скорее ужин, а то я тебе глаза выцарапаю!

А одна из сестер закатила истерику из-за того, что ей дали мало печенья.

Факир завершил свои ритуалы и покинул Аннавади, а в доме у Хусейнов все еще не было мира и покоя, хотя обычно, когда ночь опускалась на трущобный район, жители успокаивались, забывали обиды, отирали слезы и все вместе садились за скудный ужин.

На следующее утро Фатима вернулась домой в гробу из светлого металла.

Ее убила попавшая в организм инфекция. Но лечащий врач подправил записи в карте так, чтобы больница не несла ответственности за эту смерть. «Ожоги 35 процентов тела», зафиксированные при поступлении в Купер, он заменил на «ожоги 95 процентов тела». При таком положении вещей у больной не было шансов выжить: летальный исход был предопределен. «Обожженные кожные покровы с желто-зелеными гнойными образованиями с неприятным запахом, – значилось в заключении патологоанатома. – Гиперемия мозга, легких, сердце бледное».

Карту Фатимы перевязали красной резинкой и отправили в архив морга. В этом помещении прямо на полу высились кипы папок и бумаг, а между ними спали злобные полудикие псы, нередко лакомившиеся мертвечиной. Окно архива было открыто, и через него доносилось пение птиц. Стая пестрых громко перекликавшихся на разные голоса голубей расселась на соседних пальмах.

После смерти Фатима будто бы усохла. Ее тело занимало половину гроба. Все жители Аннавади высыпали из своих лачуг, так же, как и во время ее самосожжения, но на этот раз зеваки не решились приблизиться. Над трущобами повисла тишина. Она стала еще пронзительней, когда Зеруниза и Кекашан с покрытыми головами вышли из хижины и направились к трупу, чтобы омыть его.

Этот ритуал очищения усопшей от ее земных грехов могли совершать только женщины-мусульманки. Зеруниза всегда считала: что бы ни случилось, последователи ислама должны быть вместе – в горе и в радости. Согласно традиции, нужно было сообщить душе, что тело Фатимы умерло и сейчас будет готовиться к погребению. Поэтому, окуная хлопковые пелены в сосуды с водой и камфорным маслом, Зеруниза и Кекашан непрестанно шептали слова молитв. Отгородившись подобием занавеса из белой кисеи, они принялись обтирать тело соседки. Сначала прошлись вдоль здоровой ноги, потом омыли короткую ногу, и вот так постепенно добрались до почерневшего и лоснящегося лица.

– Закройте ей рот, – подсказал кто-то. – А то в него залетают мухи.

И вот покойница уже чиста и безгрешна. Кекашан закрыла крышку гроба и положила на погребальные носилки покрывало – лучшее лоскутное одеяло Хусейнов в мелкую бело-синюю клетку. Фатима будет покоиться на мусульманское кладбище в километре от Аннавади, а Кекашан отправится в тюрьму. Теперь придется открыть дело, и основываться оно будет на втором заявлении одноногой: Хусейны избили ее и довели до самоубийства. Из показаний потерпевшей следовало, что главным виновником насилия был Абдул. В полицейском участке Зерунизе уже объявили, что она должна заплатить еще пять тысяч рупий, чтобы ознакомиться с обвинениями.