В тине адвокатуры
Шрифт:
Она остановилась.
«И эта на сцену!.. Ну, времена!» — мелькнуло в его уме. Он хотел возразить, но она перебила его.
— При исполнении этих условий, говорю вам серьезно и окончательно, вы можете спать спокойно и считать эту рукопись как бы несуществующей. Согласны? Или я ухожу!
Она сказала это бесповоротно-решительным тоном и встала.
— Хорошо, хорошо, согласен! Куда же вы? — встрепенулся Гиршфельд.
— Если согласны, то я останусь…
Она снова уселась.
— Но, скажите, зачем вам сохранять эту бумагу у себя? На что она вам нужна? — вкрадчиво начал он.
— А хотя бы для того, чтобы вы были весь в моей власти! — загадочно ответила она.
— Я вас не понимаю!
— Не в денежном
— Тогда зачем же я вам?..
— Так; каприз, желание власти…
Николай Леопольдович понял, что он пожинает плоды своего же влияния на нее в Шестове и, первое время, в Москве. С ней он репетировал свои проповеди княжне Маргарите. Стеша оказалась достойной ученицей современного философа.
— Но каким образом попала к вам в руки эта рукопись?
Стеша рассказала.
— Значит, о ней знает отец вашего мужа?
— Он считает ее совершенно ничтожной бумагой.
— А муж?
— Муж тоже ничего не знает, — соврала Стеша. — Я с мужем далеко не так откровенна, как вы думаете…
Она лукаво посмотрела на него и двусмысленно улыбнулась. Странный поворот мыслей произошел у нее в голове. Когда цель ее была достигнута, когда она уже считала себя обладательницей крупного состояния, она вдруг пожелала возобновить связь с этим человеком, который был ее любовником в то время, когда она была горничной княгини Шестовой, и третировал ее тогда, как горничную. Теперь у нее явилось непреодолимое желание, чтобы этот человек, за которым гнались, из-за которого погибли две женщины, составлявшие для него идеалы великосветских барынь — княгиня и княжна Шестовы, этот человек, видимо утопавший в роскоши и богатстве, не сморгнув согласившийся выдать ей полсотни тысяч, был у ног ее, был ее любовником, но любовником-рабом. Сам Гиршфельд — этот красивый, выхоленный мужчина — являлся для ее смолоду развращенного воображения желанным любовником. Она вспомнила часы любви, проведенные с ним, и кровь бросилась ей в голову. Она сравнила его со своим мужем и это сравнение решило судьбу Ивана Флегонтовича.
«Но пусть теперь он походит за мною. Он в моей власти, рукопись у меня!» — подумала она и грациозно потянулась в покойном кресле.
Это движение неги и соблазна не ускользнуло от Гиршфельда. Подобно электрической нскре, оно сообщилось его животным инстинктам. Они проснулись. Страстным, похотливым взглядом окинул он ее. Она заметила это и выдержала взгляд.
— Когда же я могу получить деньги? — ледяным тоном спросила она.
— Завтра утром я внесу их в купеческий банк, на текущий счет на ваше имя, а в два часа вы можете получить от меня чековую книжку, но при этом одно условие.
— Какое еще? — деланно-недоумевающим взглядом окинула она его, хотя по выражению его пожирающих глаз видала, какого сорта должно быть это условие.
— Я не перечил ни одному предложенному вами условию… Надеюсь, что и вы…
— Говорите! — не дала она ему докончить.
— Я попрошу вас отпраздновать со мной заключение вашей сделки, выпить сперва чаю, а потом поужинать. Для беседы, я думаю, у нас найдутся темы и кроме этого, навсегда поконченного дела.
Стеша сделала вид, что колеблется.
— Но я не могу, это будет долго!.. Что скажет мой муж…
— Ведь вы же с ним не всегда откровенны; отчего же не тряхнуть стариной со старыми друзьями?
Он взял ее за руки.
— Хорошо, я посижу, но не долго… — слабым голосом, как бы нехотя сдаваясь, отвечала она и снова опустилась в кресло.
— Снимите вашу шляпку…
Она медленно стала развязывать ленты.
Гиршфельд позвонил.
Дверь отворилась и лакей внес на серебряном подносе роскошно сервированный чай, поставил его на стол у турецкого дивана, недалеко у топившегося камина, и удалился, плотно притворив за собою дверь кабинета.
Гиршфельд и Стефания
Во втором часу ночи они простились, и простились на «ты». Стефания Павловна уже не заметила ему, что «ты» говорят ей только муж и его отец.
На другой день Николай Леопольдович покончил с денежной стороной своей сделки со Стефанией Павловной Сироткиной и передал ей чековую книжку купеческого банка, а в течение месяца исполнял и другие предписанные ее условия. Иван Флегонтович Сироткин, с которым Стеша явилась через несколько дней к Гиршфельду для возобновления знакомства, получил свидетельство на право ходатайства по чужим делам в московской судебной палате, окружном суде и мировых съездах. Николай Леопольдович передал ему даже, для начала, несколько дел и обещал рекомендовать клиентов. Стефания-Павловна была принята на сцену театра г-жи Львенко на вторые роли, под фамилией Орфелиновой, придуманной ей Гиршфельдом.
Нередко с тех пор, по-прежнему закутанная густой вуалью, новая артистка и жена адвоката посещала Николая Леопольдовича и эти посещения, вероятнее всего, были не для бесед об исповеди покойной княжны Маргариты Дмитриевны Шестовой.
XXI
Мраморная красавица
Бывший ученик Николая Леопольдовича Гиршфельда, не так давно вышедший из-под его попечительства и ставший одним из крупнейших его доверителей, сын покойной княгини Зинаиды Павловны, князь Владимир Александрович Шестов, во время рассказанных нами в предыдущих главах событий, жил, служил и жуировал в Петербурге.
Служба в одном из гвардейских гусарских полков не обременяла его, да он ею почти и не занимался, так что у начальства был на счету далеко не исправного офицера. Время свое он делил между посещениями большого петербургского света, куда был принят по праву имени и богатства, и безумными оргиями с товарищами, как офицерами и другими представителями «золотой» петербургской молодежи. В их мнении он стоял высоко, был их любимцем, почти кумиром, но это, конечно, далеко не говорило в его пользу. По внешности это был худой, но стройный молодой человек, с бледным, изнеможенным лицом, маленькими черненькими усиками и курчавыми черными волосами. Его глаза, горевшие воспаленным блеском, были окружены сильной синевой, печатью бессонных ночей и разгульной жизни, придававшей им то загадочное выражение много испытавшего человека, которое так нравится пожившим женщинам. Его нравственная физиономия чрезвычайно метко и точно определялась односложным термином: «хлыщ». Все внутреннее миросозерцание юного князька исчерпывалось его страстью к лошадям и женщинам, причем, как относительно первых, так и последних, он находил полное удовлетворение в хвастливом сознании себя покупателем дорого стоящего. Вращаясь постоянно среди женщин, стоящих на жизненном рынке наряду с рысаками и иноходцами, князь Владимир естественно не мог чувствовать ни к одной из них не только нравственной, но даже животной привязанности. Пресыщенность породила стремление единственно к новизне, и эта прелесть новизны стала прелестью жизни. Привычка создала вторую натуру: у него выработался взгляд на женщин по встреченным образцам, и этот взгляд, в силу умственного убожества князя Владимира, стал его взглядом на женщин вообще. Таков был молодой Шестов, достойный ученик такого ментора, как Николай Леопольдович Гиршфельд.