В тине адвокатуры
Шрифт:
III
В женских руках
Князь Владимир пришел в восторг при получении им еще из Москвы известия о предстоящем переезде на постоянное жительство в Петербург его прежнего учителя, поверенного и друга Гиршфельда, он встретил его на вокзале, засыпал вопросами, а более всего рассказами о своем житье-бытье в Петербурге, о своем романе и о его героине. Он не спросил только ничего о той фразе письма, которым Николай Леопольдович извещал его о намерении перенести свою адвокатскую деятельность в Петербург, а эта фраза была следующая:
— Когда мы заживем под одной кровлей, я буду целые дни смотреть в эти чудные глазки, чтобы прочесть каждое твое желание, каждый твой каприз… Прочесть и исполнить, — страстно шептал он ей.
— Никогда! — обыкновенно отвечала она.
— Но почему же?
— Что скажут мои родные, что скажет свет?
— Что такое родные, свет! Ведь живет же так добрая треть Петербурга.
— И пусть, но я так жить не буду! — отрезывала она тоном, прекращающим дальнейшие рассуждения.
Он умолкал, порывисто привлекая ее в свои объятия:
— Радость моя, делай, что хочешь, я твой раб, послушный и верный до гроба!
Она снисходительно улыбалась. Петля на шее князя все более и более затягивалась.
Николай Леопольдович не только сочувственно выслушал все рассказы и пересказы своего молодого друга, но даже подал несколько практических советов.
— Не надо никогда показывать любимой женщине, что она всецело владеет вами, женщины — властительницы всегда капризные тираны. Попробуйте потребовать от нее этой жертвы, поставьте условия, покажите, что вы мужчина. Если она любит, то несомненно сдастся, — докторальным тоном сказал он.
— О, нет, этим с ней ничего не поделаешь — у нее характер, железный характер. Вы не знаете ее!
— Надеюсь узнаю — не скроете.
Князь Владимир ухватился за эту мысль и стал просить Гиршфельда поехать с ним к Боровиковым. Тот охотно согласился.
— Вот погодите, устроюсь в Питере и первый визит к ним!
Князь, в порыве восторга и благодарности, бросился обнимать его.
— Вы ее узнаете, оцените и поймете, как я неизмеримо счастлив, любя ее и будучи любим ею, — торопливо бормотал он.
Дружеское «ты», которое они говорили друг другу, когда князь был еще мальчиком, с летами забылось.
Появление вместе с Гиршфельдом в роли его жены бывшей камеристки княгини Стеши — ныне Стефании Павловны — сперва поразило Владимира Александровича, но вскоре он нашел оправдание Николаю Леопольдовичу.
— Значит он ее любит.
Этим князь, любивший сам, как ему, по крайней мере, казалось, до безумия, объяснил себе все и стал относиться к г-же Гиршфельд с утонченно-почтительным уважением.
Семья Боровиковых и все завсегдатаи
— Красивый мужчина! — подала свой голос Марья Викентьевна.
— Умен, могу сказать умен! — решил «дедушка» Милашевич.
— Сейчас видно честного человека, со спокойною совестью! — изрек скорый на приговоры Охотников.
Наблюдательный Гиршфельд тоже остался очень доволен новым знакомством, но совершенно в ином смысле.
«Дока на доке, докой погоняет!» — думал он, припоминая виденные им новые лица.
«И маменьке, и старшей дочке пальца в рот не клади — откусят! — продолжал он далее варьировать свою мысль. — В крепкие сети попался его сиятельство!»
Мысль его перенеслась на молодого князя.
«Надо помочь любящим сердцем — сослужить службу и тем, и другим — весь этот люд может очень и очень пригодиться».
Николай Леопольдович чутьем провидел возможность создать из окружающих Шестова лиц верных себе сподвижников. Он, как мы увидим, и не ошибся.
В виду таких соображений, Гиршфельд поспешил познакомить с Боровиковыми свою жену, и Михайловна вскоре сделалась ее задушевной приятельницей. Почти ежедневно бывала она у Стефании Павловны, куда неукоснительно являлся Шестов. Стеша, по приказанию Николая Леопольдовича, часто и подолгу оставляла их одних, извиняясь хозяйственными распоряжениями и наблюдением за детьми. Гиршфельд не преминул вскользь намекнуть князю, что он это устраивает для него, и тот был преисполнен благодарности. Вскоре Николаю Леопольдовичу пришлось оказать ему еще большую услугу. Агнесса Михайловна почувствовала себя в интересном положении. Она казалась в отчаянии, между тем как Шестов торжествовал.
— Это связывает нас на веки — ты теперь не бросишь меня! — восторженно говорил он.
— Это ужасно! Надо принять меры, у меня не должно быть ребенка. Узнает мой муж — он опозорит меня. Моя мать не пустит меня на порог своего дома, знакомые отвернутся… Я застрелюсь, если увижу, что поздно принять какие бы то ни было меры.
— Подумай, что ты говоришь, ты значит не любишь меня?
— Глупый, люблю, конечно, люблю, но пойми, ведь это позор. У меня законный ребенок, сын, что скажет он, когда вырастет. Разве куда-нибудь скрыться, потом отдать в воспитательный! — соображала она.
— Моего… нашего ребенка… в воспитательный! — в отчаянии восклицал князь. — Ты сошла с ума!
— Ты прав, может я и сама не в состоянии буду расстаться с ним! Лучше смерть!
Он всячески старался утешить ее, но она ничего не хотела слышать. Князь Владимир окончательно упал духом.
«Посоветоваться с Николаем Леопольдовичем!» — мелькнуло в его уме.
Он отправился к нему. Спокойной и участливо выслушал Гиршфельд Владимира.
— Успойтесь, князь, дело совсем не так сложно и важно, как кажется вам обоим. Я поговорю с ее матерью и с ней.