В тишине, перед громом
Шрифт:
— Присоединяйтесь, Иван Михайлович, сделайте одолжение.
— Благодарствуйте. Я не голоден.
— Как можно! — воскликнул Иван Афанасьевич. — Вы ж видите, сколько снеди мне жена в дорогу насовала. Словно не в Харьков, а на Северный полюс собрался. Прошу вас, угощайтесь. Сейчас к проводнику слетаю, насчет чаю. Ишь ты, даже в рифму угодил! — смущенно восхитился он собой.
— А вы позвоните, — посоветовал Шевцов.
Вошел, что-то дожевывая, усатый проводник.
— Чай-то у вас в международном положен или как? — бодро, с оттенком некоторого панибратства спросил Иван Афанасьевич.
— А як же, обязательно, —
— Тогда расстарайся-ка, диду, нам по паре стаканчиков.
Закусив и напившись чаю, Иван Афанасьевич сладко зевнул.
— Не пора ли теперь на боковую? — Он похлопал ладонью по дивану. — Жаль, постелили. Бухгалтерия-то ведь постель не оплачивает. Есть такая инструкция. Я б и на своей подушечке переспал. У меня, знаете ли, всегда с собой подушечка надувная. Все время ведь ездить приходится. Служба такая. Ну уж ладно. — Он тяжело вздохнул, встал и, наклонившись, помял казенную подушку — мягка ли, откинул одеяло.
И тут Шевцов заметил, что задний брючный карман его попутчика оттопырен чем-то тяжелым. Подождав, покуда Иван Афанасьевич снова сел, инженер мягко сказал:
— С вашего позволения, один вопрос.
— Хоть два, — благодушно разрешил Иван Афанасьевич, снова зевая.
— Где вы служите?
— Я-то? В «Сахаротресте», — кряхтя, отвечал тот, он скидывал башмаки.
— Тогда второй вопрос, — настойчиво продолжал Иван Михайлович. — Почему у вас в кармане оружие? Сидите спокойно, — резко сказал он, видя, как с Ивана Афанасьевича разом соскочил сон. — И не хватайтесь за чемодан. Ну?
— Что это вы, Иван Михайлович? Что за шутки, извините, неуместные? — Он явно пытался скрыть испуг.
— И не думаю шутить, — жестко сказал Шевцов. — Кто вы такой? Предъявите документы.
— Да ради бога! Так бы сразу и сказали. — Иван Афанасьевич полез в карман висящего пиджака и вытащил бумажки. Пальцы его слегка дрожали. — Вот, пожалуйста, разрешение на право ношения, все как положено. Вот служебное удостоверение.
«…выдано настоящее Саенко Ивану Афанасьевичу в том, что он действительно является экспедитором Нижнелиманской конторы «Сахаротреста…» Подпись. Печать.
«…Саенко И. А. разрешается ношение оружия — пистолета системы «Браунинг» за N 306245…». Печать. Подпись.
Шевцов вернул бумажки Ивану Афанасьевичу. Пряча их на место, тот сказал:
— И какая вас вдруг муха укусила, Иван Михайлович, ума не приложу. Но уж коль скоро я вас так раздражаю и так вам неприятен, я уж лучше уйду отсюда. Попрошу проводника, он меня в другое купе посадит. Извиняйте, раз так… — Экспедитор взялся за свой чемоданчик, но тотчас же отдернул руку, словно схватился за каленое железо, потому что Шевцов тихо, но веско сказал:
— Оставьте, Саенко. И давайте условимся так: из купе никуда. Во избежание всяких неприятностей. Я достаточно ясно выражаюсь?
— Ясно, ясно. Пожалуйста, товарищ начальник, — пролепетал экспедитор. — Как вам угодно. Но, право же, я не вижу причин.
— Меньше болтайте. И укладывайтесь, — скомандовал инженер.
— Боже мой, боже ж ты мой, дернула же меня нелегкая сюда попасть! Да пропади оно все пропадом. — Приподнявшись, Саенко снял с вешалки свой пиджак, сложил его и сунул под подушку, потом добавил: —
Шевцов ничего не ответил.
Саенко повздыхал-повздыхал, повернулся лицом к стене, и вскоре послышалось его спокойное, почти детское сопение. Вот он во сне что-то взбормотнул, судорожно и глубоко вздохнул и опять затих.
Шевцов выключил плафон. Теперь купе освещалось лишь синим таинственным светом ночника.
Инженер подошел к дивану, на котором спал Саенко, и некоторое время вглядывался в спящего экспедитора «Сахаротреста». Потом он подошел к двери, тихонько раскрыл ее и выглянул в коридор. В тускло освещенном проходе было пусто. Ритмично стучали колеса. Международный вагон слегка и плавно покачивало на пульмановских рессорах. Где-то дребезжало стекло. Успокаивающе и покровительственно гудел время от времени паровоз: все в порядке… едем… едем…
Иван Михайлович задвинул дверь, прилег на диван.
…Глубокой ночью в окне замелькали огни большой станции. Паровоз облегченно и торжествующе прогудел. Поезд замедлил ход. Заскрипели тормоза.
Шевцов поднялся и медленно, стараясь не шуметь, отодвинул дверь…
— Как, разве уже Харьков? — раздался вдруг сонный голос экспедитора. Приподнявшись, он таращил заспанные глаза на инженера.
Тот повернулся и властно шепнул:
— Ложитесь и не трогайтесь с места! Если вы рискнете выйти, пеняйте на себя. Слышите? Это не Харьков. Через десять минут я вернусь. Спите!
Иван Афанасьевич послушно лег лицом к стене. Шевцов взял свой портфель, вышел и закрыл дверь.
Через минуту Саенко повернулся и посмотрел в окно. Прямо напротив вагона на фасаде вокзала при свете перронных фонарей четко выделялись, отбрасывая короткие тени, выпуклые большие буквы: «Зиминка».
Как обращаться с календарем
Это была заурядная забегаловка, в меру грязная, в меру дымная, в меру шумная. Позади прилавка на полу стояло основное здешнее орудие и средство производства — солидная пивная бочка, в которую был вставлен самодовольный медный кран с насосом. Возле этого агрегата орудовал толстый дядя в военном френче с преувеличенными накладными карманами и надетом поверх него замызганном фартуке. Он деловито наполнял янтарной жижей массивные кружки, норовя ударить струей в стенку, чтобы дать побольше пены, и с лихим стуком ставил их перед клиентами. Клиенты отходили с кружками к прибитым вдоль стен стойкам, сыпали в пиво темную сырую соль из ржавых консервных банок, азартно лупили об стойку тощую вяленую тараньку и, подув на пену, принимались тянуть пузырящуюся влагу.
Именно в это заведение, расположенное неподалеку от проходной Судостроительного завода, зашел вечером под выходной Кирилл. Привела его сюда не жажда, тем более, что пива он терпеть не мог. В забегаловке Кирилл очутился, следуя по стопам Георгия Карловича Вермана.
Кирилл подозревал, что Георгий Карлович предпринял этот поход исключительно для того, чтобы снова встретиться с Омельяном Захарченко. Так оно и оказалось. Омельян стоял, скрестя ноги, у стойки. Возле него лежала морская фуражка. Кирилл направился к прилавку, спросил кружку пива и отыскал место, откуда было б хорошо видно, что станут делать Верман и Омельян.