В тишине, перед громом

Лукин Александр Александрович

— Приносите от начальника конструкторского бюро справку, что ваши расчеты не имеют никакого отношения к бюро и что он не возражает против их выдачи вам на предмет выноса с завода.

— Пг-гекг-гасно! — обрадовался Кованов. — Вот видите, пг-ги добг-гой воле всегда можно найти выход. Это замечательно. Как вы сказали? «На пг-гедмет выноса с завода»? Завтг-га же пг-гинесу вам спг-гавку на этот самый пг-гедмет.

Майя снова прикрыла окошко и стала быстро хлопать штампиком.

Оконце отворилось в третий раз, и Кованов сказал потухшим голосом:

— Но послушайте, ведь начальник бюг-го может не разобраться в моих г-гасчетах.

Ведь это не по его специальности. Что же тогда?

— Ну что я могу сделать? — почти жалобно сказала Майя. — Ведь есть же правила! Не могу же я их нарушать!

Когда Кованов наконец ушел, Майя сказала, адресуясь явно ко мне, постороннему:

— Вот как некоторые относятся к нашей работе. Он считает, что он трудящийся, а я, например, бюрократка. Обидно же. И всегда этот Кованов что-нибудь нарушает.

— А покажите-ка, что у него за расчеты, — попросил я.

Тетрадный листок в косую клетку был исписан мелкими четкими цифрами и буквами — какими-то совершенно непонятными мне равенствами, вычислениями, неоконченными формулами. Рядом — несколько чертежиков-набросков, тоже четких и аккуратных.

— Китайская грамота, — констатировал я, разглядывая листок. — У меня к вам просьба. Скопируйте мне сейчас эту бумажку. Чтобы было точь-в-точь.

Майя вопросительно и несколько удивленно посмотрела на Воробьеву.

— Да, да, сделай, коль скоро товарищ просит.

Майя скопировала ковановскую бумажку, и мы с Ксенией Васильевной ушли.

Договорились так: обо всем, заслуживающем внимания, даже о незначительных фактах, которые можно поставить в косвенную связь с тем, что меня интересует, Ксения Васильевна немедленно сообщит мне. Соответственно она проинструктирует и Майю и других своих сотрудниц.

С тем мы и расстались.

Муж науки

— Ты когда-нибудь слышал о такой странной хвори — она называется «болезнь третьего курса»? — спросил я Славина, когда он яркими красками описал свое первое путешествие по городу.

Славин, «проявив инициативу», весь день ходил по тем местам, где побывал в свой последний приезд в Нижнелиманск Отто Грюн. Он заглянул в парикмахерскую, в аптеку — в ту самую, бывшую Гольдштейна, а ныне номер 13, — в магазин ширпотреба, в кинотеатр, в «Торгсин», в книжную лавку, в ресторан «Интурист», а теперь признался мне, что каждый служащий, которого он видел в этих учреждениях, казался ему подозрительным, возможным партнером секретаря германского консульства, похожим на человека, из-за которого тот приезжал в Нижнелиманск.

Мы втроем сидели в нашем номере после первого дня работы — Славин, Кирилл и я. В распахнутое окно гурьбою валили ароматы вечернего города — цветов, бензина, пыли… Шаркали сандалии по гранитным плитам тротуаров. Тревожаще и независимо постукивали женские каблучки. Хрипло позванивал старый, еще бельгийский трамвай. Снизу, из интуристовского ресторана, плыла мелодия танго.

— Не слышал о такой болезни? — переспросил я Славина. — Кому другому, а тебе непростительно, хотя ты до третьего курса и не дотянул. Ведь твой отец — доктор. Неужто он никогда не рассказывал? Словом, она заключается в том, что медики-третьекурсники обнаруживают у себя все болезни, которые изучают. Последовательно. Одну за другой. Страшная штука!

— Я все понял, — отреагировал Славин. — А как ее лечить, эту болезнь?

— Она проходит сама.

Со временем. У тех, кто развивает самоконтроль, она проходит быстрее. В твоем случае всё чрезвычайно просто.

— То есть?

— Я даже не стану говорить о главном: чекист не имеет права на всеобщую подозрительность. Но скажу о сугубо практической вещи. Ведь ты видел далеко не всех людей, с которыми мог контактировать Грюн. Ты познакомился с провизором, с продавцами, с кассиршей кино, с парикмахером, с метрдотелем и официантами. А может, Грюну нужен был не кто-либо из них и даже не кто-либо из их сослуживцев, дежуривших месяц назад, а случайный посетитель. Покупатель. Клиент. Зритель. Наконец, просто прохожий на улице. Понимаешь? Вот и получается, что ты путешествовал не «по людям», а «по местам». Увы! — это совсем не одно и то же!

— Значит, я зря пробегал сегодня? — расстроился Славин.

— Нет, не зря. Ты познакомился с несколькими местными жителями. Некоторые из них старожилы. Значит, ты уже приступил к выполнению своей задачи. Общайся побольше. Старайся ближе сойтись с людьми, от которых можно получить интересную информацию. Вот, кстати, ты говорил, что заведующий книжной лавкой… Как его фамилия? Гмырь?.. Что Гмырь звал тебя в гости. Воспользуйся приглашением. Книжники — почти всегда и краеведы, люди много знающие, с широким кругом знакомств. Поболтай вечерок. Не исключено, что узнаешь что-нибудь интересное.

— А что? Гмырь — мужик занятный. Я и сам решил обязательно к нему заглянуть.

Сообщение Ростовцева было малоутешительным. Он установил, что никаких документов предреволюционных времен — ни листика, ни строчки! — в архиве Нижнелиманского ГПУ не сохранилось. Очевидно, все дела царской контрразведки были в годы революции либо уничтожены, либо вывезены.

— Ну и что ж, что ничего нет! — Славин вскочил с кровати, сунув руки в карманы штанов и ссутулясь, прошелся по комнате. — Разрешите мне сказать, Алексей Алексеич? Значит, там было что-то важное. Иначе какой смысл было уничтожать или вывозить!

— Логично, — согласился я. — Но все-таки в наших руках этих бумаг нет.

— Нет, так будут, — упрямо сказал Кирилл.

— Слышите? — спросил Славин.

— Будем надеяться, — осторожно сказал я. — Словом, продолжаем.

Потом потянулись пустые дни. Никаких новостей. Ничего утешительного. Я отправил ковановский листок с расчетами к Захаряну на экспертизу и ждал заключения. Ксения Васильевна Воробьева не звонила. Кирилл продолжал безрезультатно рыться в архивной пыли.

Правда, Славин успешно вживался в роль молодого историка, расширяя круг знакомств. Он посетил Григория Андреевича Гмыря. Старый книжник встретил его с распростертыми объятиями. Жена Григория Андреевича весь вечер поила гостя крепким чаем с бесчисленными сортами варений. Старик оказался неистощимым рассказчиком. Он обладал поистине редкой памятью, был безумно рад свежему слушателю и излил на Славина многоводный поток воспоминаний, достоверных фактов, мудрых притч, замысловатых сюжетов, загадочных происшествий. Один вечер, понятно, не вместил всего этого богатства, и Славин зачастил к Гмырю, тот свел его со своими приятелями, такими же коренными нижнелиманцами и любителями поточить лясы. Старожилы были польщены тем, что наука обратила взоры к прошлому их города, к тому же на них безотказно, как я и предсказывал, подействовало обаяние молодого представителя этой науки.