В третью стражу. Трилогия
Шрифт:
– Ты все это наизусть запомнил?
– Нет, - снова улыбнулся Федорчук.
– Это я сам так формулирую. Но ты должна передать именно это.
– Думаешь, не станут стрелять военных?
– А бог их знает, - пожал плечами Виктор.
– Я им не доктор. Даже не санитар. Да, и еще. Гитлер взбешен переброской русской авиации в Чехословакию, но самое интересное, Муссолини - тоже. Они оценивают последние события, как переход СССР в наступательную фазу борьбы за мировое господство.
– О, господи!
– Отдельно следует отметить: немецкий МИД начал зондирование позиции Польши. Баст не исключает возможность
– Тебе не страшно?
– спросила Татьяна, рассматривая Виктора новым взглядом и поражаясь тому, как много она до сих пор в нем не видела, или не хотела видеть.
"Дура! Вот дура-то!"
Но чье же это сердце несется сейчас вскачь, заставляя испытывать недвусмысленное томление... там... там... и еще там? Девичье сердечко экзальтированной комсомолочки - старшего лейтенанта Жаннет Буссе, или ее собственное, Танино, - не такое уж и молодое? Хотя какие наши годы!
– Будет война, - теперь она не спрашивала. Вернее, - спрашивала о другом:
– Тебе не страшно?
– Я свое отбоялся, - просто ответил он и неожиданно улыбнулся, но уже своей, нормальной улыбкой, от которой в груди вдруг стало тепло, жарко, очень жарко...
– Давай, красавица, - сказал Виктор.
– Готовься. Через четверть часа твой выход.
И война отодвинулась... Грим, платье... сигаретка "на посошок" и "пара капель" для куража, но в голове и груди такая суматоха, что куда там зазеркалью кабаре "Эрмитаж"! А потом она очнулась и удивилась: свет ламп прямо в глаза, и она уже на сцене, в левой руке все еще фужер с шампанским, а в правой - дымится сигарета. Но образ узнали, - и зал зашумел. По хорошему зашумел... понимать зал с полуноты она уже научилась.
"Ну и что же вам спеть, родные?
– вдруг задумалась она, стремительно превращаясь в Викторию Фар и ломая программу.
– Что тебе спеть, Кисси?
– Татьяна разглядела-таки подругу даже сквозь слепящий свет юпитеров.
– А тебе, Витя?
– Федорчука она не видела, но чувствовала его взгляд из-за кулис.
– Что?"
– Война, дамы и господа, - начала она, подходя к краю сцены, своим знаменитым "пятачковым" голосом с недетской хрипотцой.
– Вы разве не знаете? Вас еще не призвали, месье? Нет? Но это ничего не значит, не правда ли? Не призвали сегодня, так призовут завтра, потому что... война. Война за свободу, я имею в виду. Ведь вы меня понимаете, мадам? Да? Я так и знала. Ведь мы все здесь французы, так? Даже те, кто не родился от матери француженки и отца француза... А завтра... завтра война, и так хочется успеть... Ну, вы все понимаете, дамы и господа. Мы же здесь все взрослые люди, не так ли?
Она остановилась на мгновение, пытаясь понять - к чему весь этот монолог, и вдруг поняла, и начала переводить на французский слова песни, которую - так вышло - здесь еще никто не слышал.
–
Целуй
, целуй меня жгуче,
– выдохнула Татьяна в полыхающий ослепительным светом зал.
–
Как если бы эта ночь
вдруг
последней была
.
Целуй, целуй меня страстно,
...
Она еще не пела, она всего лишь подбирала подходящие французские слова, но зал уже почувствовал, что это не просто слова, и замер в ожидании чуда.
– Я хочу чтобы...
– ты был так близко, - чтоб видеть
глаза
у тебя...
– прожектора слепили, не давая разглядеть зал, но у Тани было стойкое ощущение, что она не просто видит Кайзерину, сидящую за одним из центральных столиков "партера", но даже различает блеск ее глаз.
–
Я с тобой
рядом
,
родной мой, сегодня, - так поцелуй же меня
.
Она взглянула на бокал, все еще зажатый в пальцах, и словно бы удивилась его присутствию и "отстранилась", возвращаясь к своему "разговору" с залом.
–
Целуй, целуй меня
жгуче
,
–
выдохнула она в сияющее нигде.
–
З
най что мне тоже сейчас нелегко, нелегко...
–
Целуй
меня
,
– шепот обретал силу крика.
– Ж
ги меня страстью, п
омни, что завтра я буду уже
далеко
– далеко..
А по проходу шел высокий мужчина в безукоризненном белом костюме-тройке и бледно-лиловой рубашке. В левой руке Баст держал букет, в правой - шляпу.
–
Жги меня, жги меня страстью
, - без тени ревности Татьяна проследила за тем, как, положив на столешницу шляпу и букет, фон Шаунбург целует Кайзерине руку...
–
Так, словно нам эту ночь пережить не дано. Губ огнём жги меня страстно. Ах, неужель, мне утратить тебя суждено?
А с другой стороны, от бокового входа, к столику Кисси и Баста подходил еще один персонаж их сумасшедшей пьесы. Майкл был одет по-английски, то есть, строго, но не без намека на некое вольнодумство. Все-таки журналист, не правда ли?
– Быть бы всегда с тобой рядом...
И в этот момент где-то справа вступил, постепенно набирая силу, рояль.
– Ласкать тебя взглядом
, - она оглянулась и увидела Виктора. Отослав пианиста, он сам уселся за инструмент, выбрав для этого самый правильный момент.