В третью стражу
Шрифт:
— Тухачевский … — Что-то в этом определенно было. — Он ведь на крейсере?…
— Нет. — Перебила его Кейт. — На поезде. Через Польшу и Германию. И везде с остановками. Встречи, переговоры.
— И в Париже?
— И в Париже. — Она все еще смотрела на него через плечо. Обворожительная женщина … — Но не перед похоронами, а после. Он сюда 10 февраля приедет … Прозит!
— Прозит! — Согласился Баст и приник к бокалу, а когда снова поднял взгляд, она уже стояла прямо перед ним, вместо платья на ней была только тонкая шелковая комбинация, белая, отделанная белыми же кружевами. Когда и как она успела снять платье, Баст так и не понял, но он и не думал над этим. Тонкий шелк ничего, в сущности, не скрывал, но заставлял воображение
— Я так и буду стоять перед тобой, как Ника Самофракийская?
— У Ники нет головы! — Возразил Баст, вставая. — Ее в губы не поцеловать!
Его шатнуло, но он устоял, взял женщину за плечи, почувствовал под пальцами прохладную шелковистую кожу, и притянул к себе, ловя губами ее мягкие податливые губы.
Говорят, что от коньяка голова не болит. Врут, поди, как всегда, или просто пили недостаточно. Или это специфический эффект арманьяка? Возможно. Все возможно, однако, когда Ицкович проснулся, голова у него буквально раскалывалась. Даже жить не хотелось … минуту или две, до тех пор, пока не обнаружилась притулившаяся к его правому плечу Кейт. Одежды на ней не было. Впрочем, на нем тоже, но если рассматривать себя ему и в больную голову не пришло, то вид обнаженной Кисси отвлек Олега от колокольного звона в ушах и ударов била в виски. С того ракурса, который определялся положением их тел в пространстве, зрелище открывалось настолько завораживающее, что на некоторое время даже дыхание для Ицковича стало не актуальным.
«Н-да …» — А вот это была уже вторая членораздельная мысль, пробившаяся через все препоны, и оказалась она первой, нелишенной содержания.
Олег осознал, наконец, что произошло сегодня ночью, и ему стало стыдно. Стыдно перед Ольгой, перед самим собой, даже перед женой Баста, и уж особенно перед Таней.
«Хотя тут-то что?… Никто-никому-ничего-ничем… сплошной «платонизм» и переписка Абеляра с… как ее там? — Подумал Баст в полусне. — Хотя нет! Чего это я?! Он же, вроде, Элоизе сначала ребенка сделал, а уже потом, когда его … Тьфу-Тьфу-Тьфу! А Таня тоже, как девочка … Два дня вместе, и ни да, ни нет. А я не железный, между прочим!»
Но тут прижавшаяся к нему грудью Кайзерина повела во сне плечом так, что движение это передалось ее полной груди, и Олег сразу же забыл об угрызениях совести. А в следующее мгновение или около того — он лишь успел натянуть левой рукой сползшее с них одеяло, — Ицкович уже снова спал, чтобы проснуться через час с ясной головой и отчетливым желанием продолжить дело, начатое ночью. И здесь, очень показательно, его ожидало полное понимание и даже неподдельный энтузиазм … «широких масс» австрийской аристократии.
В себя пришли, разумеется, не сразу, и ведь дамам «перышки чистить», что кавалерам коня после охоты или сражения обихаживать. Это, конечно, если грума нет и прочей челяди, но и у Кайзерины никого — чтобы помочь — под рукой не оказалось.
«Бедная Кисси…»
Впрочем, насколько понимал Баст, это был отнюдь не первый случай, когда баронесса путешествовала налегке, прихватив с собой всего три чемодана — сущие пустяки — самых необходимых при такой походной жизни вещей.
Сам он действительно довольствовался малым, и, хотя после ночи любви плохо думается о прозе жизни, фон Шаунбург проявил чисто немецкий практицизм и того же происхождения педантизм. Из полудюжины рубашек, как минимум, четыре, а по максимуму все шесть нуждались в стирке. О ней же мечтали и его носки и нижнее белье. Но тут можно было кое-что и прикупить, а вот костюм следовало непременно отпарить. Получалось, что обстоятельства просто не оставили ему выбора: темно-серые фланелевые брюки и пиджак из темно-коричневого вельвета. А вместо галстука — шейный платок.
«Все хорошо… — Констатировал Баст, рассматривая себя в зеркале. — Но ведь замерзну к едреной матери».
Действительно: в Париже было холодно и промозгло,
Но зато выглядел фон Шаунбург замечательно. Помылся, побрился, оделся, словно фат на прогулке, выкурил заныканную с позавчера сигару, выпил большую чашку сладкого кофе, принесенного по его просьбе из ресторана вместе с бутылкой коньяка. Коньячку Баст тоже отведал, и благодаря всем этим мерам полностью восстановил свое душевное равновесие.
125
Ищите женщину (фр.).
«Мадам, после того, что между нами было, я, как честный человек … А что было-то?»
Вот эта последняя реплика лучшим образом и отражала модус операнди Екатерины Альбедиль-Николовой. Ни тени смущения, разумеется, и никаких душевных драм. И в самом деле, с чего бы? Впрочем, нет. Тень смущения — но именно тень — все-таки промелькнула разок в ее посветлевших в утреннем свете глазах, но Баст подозревал, и не без веских к тому оснований, что смущалась чужая и незнакомая ему библиотекарша из Санкт-Петербурга, а вот баронесса на такие подвиги была совершенно неспособна. Вернее, способна-то она была как раз на многое, но если уж уложила в постель понравившегося ей мужика, то, верно, не затем, чтобы потом об этом жалеть.
— Извини, Баст, — рассеянно улыбнулась ему Кейт, открывая дверь через две минуты после того, как он постучал первый раз. — Я еще не готова, но это не займет много времени. Садись в кресло и …
«Наслаждайся представлением».
— … покури, — скользящий в никуда взгляд, ироническая улыбка и что-то еще до кучи, чего Баст пока не понял.
Оставалось гадать, чем она была занята весь прошедший час, если все еще в пеньюаре, под которым имела место быть лишь короткая шелковая комбинация. Разумеется, белоснежная и обязательно по фигуре, по хорошей фигуре… В общем, выглядела Кисси потрясающе, в первозданном смысле этого слова. Она буквально трясла Баста фон Шаунбурга, взяв его за грудки — за лацканы пиджака — вытрясая из него дурь, то есть, всех прочих баб …
«И юных блондинов!» — Усмехнулся мысленно Олег, сбрасывая наваждение и вновь, хоть отчасти, становясь самим собой.
Естественно, Кисси нравилась не одному только Басту. Она и Ицковичу нравилась, но Олег в этом смысле был сейчас несколько крепче. Или все дело было во времени суток и количестве алкоголя в крови?
— Не торопись, Кисси, — сказал он, усаживаясь в кресло и закуривая сигарету. — Мы никуда не опаздываем.
Она одарила его чудной улыбкой и соответствующим взглядом — «И не надейся, Баст, я спешить, не намерена…» — и «продолжила» прерванный туалет. На повестке стояли шелковые чулки. Ну, кто бы сомневался! Есть ли что-нибудь более эротичное, чем красивая женщина, натягивающая на стройные ноги тонкие цвета топленого молока чулки? Вероятно, есть, но в голову сразу не приходит. Особенно если ты как раз тем и занят, что смотришь, не в силах оторвать взгляд, как эта чертовка надевает чулки.
«Вот же! Ох, … Твою … твою …» — Олегу стоило немалых усилий справиться с природной магией женственности, которой кузина Кисси владела в совершенстве, но он все-таки преуспел. Закурил не суетясь, выпустил дым, взглянул «рассеянно» в расшторенное окно, снова перевел взгляд на Кисси, и, усмехнувшись, попросил:
— Ты бы рассказала мне, пока одеваешься, что там было с поездкой Тухачевского.
— С какой поездкой? — Она была обескуражена, но еще не решила, как реагировать на его откровенное хамство.