В трущобах Индии
Шрифт:
— А что, генерал, вы очень страдали от морской болезни?
— Гм, гм! — отвечал Барнет, хорошо помнивший, что ему сказал Сердар.
Но Барбассон, бывший настороже, быстро приблизился к военному комиссару и сказал ему, стараясь говорить наиболее изысканным тоном:
— Э… видите ли, вы можете из пушек стрелять кругом него, он ничего не услышит, потому что глух, как котел.
Группа молодых офицеров и адъютантов, стоявших на палубе, с трудом удерживалась от смеха; не имея, однако, никакого желания следовать за губернатором в отставке и заметив, кроме того, что незнакомый генерал как будто недоволен, они успели кое-как овладеть собою. Возвращение обоих губернаторов на
Депутация всех раджей юга явилась поздравить его с приездом и заявить о своей преданности Франции.
— Принимаю поздравления ваши как представитель своей страны, — твердым голосом отвечал Сердар, — мне скоро придется обратиться не только к вашей преданности, но и к вашему мужеству: наступает время освобождения всей Индии.
При этих словах трепет пробежал по телу присутствующих и из груди вырвались громкие, продолжительные крики:
— Да здравствует Франция! Да здравствует губернатор!
— Смерть англичанам! — крикнул один из офицеров туземного отряда телохранителей при дворце.
Казалось, будто все только и ждали этого сигнала, ибо крик этот, повторенный несколько раз со страшным взрывом энтузиазма, услышали снаружи, и в ту же минуту десять тысяч человек на площади, на улицах, даже на набережной подхватили: смерть англичанам! И по всему городу с быстротою молнии разнеслась весть, что война объявлена.
Минута действительно полного величия! Присутствующие на приеме раджи и офицеры обнажили свои шпаги и, потрясая ими перед обоими губернаторами, клялись умереть за независимость Индии и славу отечества. Сердце в груди Сердара билось так, что, казалось, сейчас готово было разорваться на части. Наконец наступил тот момент, которого он так жаждал в течение долгих дней: план его удался благодаря его смелости, в руках его был Пондишери и полк морской пехоты, командиры которого с полковником Лурдонексом во главе только что представлялись ему… Им овладело такое сильное волнение в этот торжественный час, что он едва не упал в обморок; перед ним, как во сне, быстро мелькнуло трехцветное знамя Франции, за которое он раз двадцать уже жертвовал своею жизнью… и это знамя победоносно развевалось над всем Индостаном. Он один отомстил за всех героев, ставших жертвою английского золота, начиная от Дюплекса до Лалли, часть которых умерла в Бастилии, а часть на эшафоте — за то, что они слишком любили свое отечество.
Увы! Бедный Сердар! Торжество его было непродолжительно; он не заметил, что в ту минуту, когда ему представили полковника Лурдонекса, последний не мог удержать выражения сильного удивления, которое еще больше увеличилось, когда его глаза обратились на Барнета, одетого в мундир артиллерийского покроя.
По окончании представления полковник немедленно удалился на огромную веранду дворца, чтобы там на свободе думать о том, что он видел, и о том, что повелевал ему свершить долг чести. Дело в том, что он всего пять дней тому назад приехал из Франции на пакетботе «Эриманта» и был в Пуант де Галле, когда пароход останавливался там в день осуждения и побега Сердара и его товарищей. Он слышал рассказы о подвигах Сердара против англичан и почувствовал необыкновенное влечение к этой легендарной личности, а потому поспешил на берег, чтобы видеть его,
Ему удалось попасть на то место, мимо которого Сердар, Барнет и Нариндра шли на смертную казнь, и это дало ему возможность вполне рассмотреть их… Можете вообразить себе его удивление, когда он очутился перед героем восстания в Индии, одетым в мундир французского генерала и играющим роль нового губернатора. Сначала он подумал, что это один из тех странных случаев сходства, которые встречаются иногда и весьма возможны; когда же вслед за этим он узнал Барнета, а затем Нариндру, сомнения его окончательно рассеялись.
Полковник сразу понял, какие патриотические побуждения заставили этих двух людей прибегнуть к такому способу действий, но он чувствовал, что не вправе дать этому приключению разыграться до конца. Он вполне разумно рассуждал, что авантюристы эти не имеют права бросать Францию на тот путь, к которому правительство ее не подготовилось, а потому ввиду тех важных осложнений, которые подобное событие должно было вызвать во всей Европе, он, французский полковник, не имеет права колебаться в том, чего от него требуют честь и долг его службы.
Он решил действовать спокойно и без всякого скандала; он знал, что полк никому не будет повиноваться, кроме него, и у него будет еще время действовать, когда это окажется необходимым.
В эту минуту Барнет, совсем задыхавшийся в своем мундире, вышел на веранду, чтобы подышать на свободе. Полковник поспешил воспользоваться этим случаем, чтобы рассеять свои сомнения и прибавить последнее доказательство к тем, которые он уже имел. Он подошел к Барнету и сказал ему:
— Что, любезный генерал, там, видно, очень жарко в гостиных?
Барнет смутился; ему так хотелось ответить, поговорить о чем-нибудь, невольное безмолвие так угнетало его; но в то же время он понимал, что дьявольский акцент его совсем неприличен для французского генерала, а потому, вспомнив придуманный Барбассоном предлог, он кивнул и показал полковнику на свои уши, желая этим дать понять, что он не слышит. Но Лурдонекс не так-то легко поверил этому и продолжал смеясь:
— Держу пари, генерал, что, несмотря на страшную жару здесь, вам было, пожалуй, еще жарче в тот день, когда в Пуант де Галле вы с веревкой на шее и в сопровождении ваших товарищей шли на виселицу.
Услыша эти слова, Барнет едва не упал от апоплексического удара и в течение нескольких секунд не мог произнести ни слова; ничего нет удивительного, если на этот раз у него все пересохло в горле и язык отказывался служить ему. Когда наконец он мало-помалу почувствовал силу говорить, он отвечал:
— Что вы хотите сказать, полковник?.. Повешена… Веревка на шее… Я не понимаю.
— Полноте! Вот и глухота ваша прошла, и, мне кажется, мы сейчас поймем друг друга. Я стоял подле того места, где вели на казнь вас, Сердара и еще одного туземца; я узнал всех вас троих, и вы понимаете, конечно, что, с одной стороны, вы не можете разуверить меня, а, с другой стороны, я не имею права допустить вас разыграть эту комедию до конца.
— Неужели вы думаете, черт возьми, что она очень забавляет меня!
— Хорошо, по крайней мере, что вы не желаете унижаться до лжи.
— Я во сто раз больше предпочитаю свой охотничий костюм этой шерстяной кирассе, в которой я задыхаюсь, а так как вы угадали нашу тайну, то я сейчас же предупрежу об этом своего друга и мы недолго будем надоедать вам своим обществом… Вам лучше было бы молчать об этом, во всяком случае вы, таким способом возвратили бы Индию Франции, и при этом вас никто не обвинил бы в обмане.