В трущобах Индии
Шрифт:
— воскликнул Утсара, не будучи в состоянии сдерживать своего гнева.
— Господин, клянусь тебе, — воскликнул несчастный падиал, которому, казалось, суждено было дрожать до самого конца жизни, — я узнал обо всем только сегодня вечером во время свидания, и если я ничего не открыл Утсаре, то лишь потому, что считал эти события слишком важными и думал, что не вправе говорить кому-нибудь о них раньше, чем тебе.
— И ты был прав… Я оставляю за тобой дарованное мною прощение за все прошлое потому, что поставленный между обещаниями вице-короля, страхом, который тебе внушает
Падиал, действительно, вывернулся очень ловко в этом обстоятельстве; он инстинктивно почувствовал, что ни вице-король, ни начальник тугов не спасут его от мести Арджуны, и потому решил изменить двум первым в пользу последнего. С Кишнаей он разговаривал на карнокском наречии, которого Утсара не понимал, и хотя факир, исполняя приказание, спрятался так близко от двух собеседников, что мог бы слышать каждое их слово, он ушел бы ни с чем, не покажи ему сам падиал после ухода туга олле и кинжала правосудия, предназначенных для его господина и переданных ему Кишнаей.
— А теперь, — спросил падиал, счастливый оборотом, какой принимали события, — что мне делать? Должен ли я ехать на Малабарское побережье и исполнить поручение, данное мне к Нана-Сагибу?
— Я не знаю еще, что будет решено. — отвечал браматма, — иди домой и никуда не выходи ни сегодня ночью, ни завтра, пока Утсара не придет передать тебе моей воли.
Падиал не заставил повторять себе два раза приглашение вернуться домой; после тех ужасных терзаний, какие ему пришлось перенести со времени своего ухода оттуда, он ничего больше не хотел, как спокойной и уединенной жизни. Больше всего желал он, чтобы о нем совсем забыли и оставили его спокойно исполнять службу ночного сторожа, как и раньше. Он клялся, что никакая честолюбивая мысль не заберется больше ему в голову; более чем когда либо думал он о том, чтобы совсем улизнуть из этой местности, — если ему не удастся отделаться от требований трех противников, из которых он не мог удовлетворить одного, не разгневав других. Между вице-королем, Кишнаей и браматмой он чувствовал себя несравненно несчастнее знаменитого осла Буридана. Но судьба решила, что несчастный не так-то скоро добьется страстно желаемого спокойствия… На повороте узенькой тропинки, ведшей к его жилью, на него набросились вдруг четыре человека, скрутили его так крепко, что он не мог пошевелить ни одним членом, и бегом понесли его среди развалин.
Он успел, однако, жалобно, пронзительно крикнуть, и крик этот услышали в Джахаре-Бауг.
— Бегите! — сказал Арджуна двум своим факирам. — Кто-то напал на падиала, я узнал его голос… Негодяй Кишная, наверное, заставил кого-нибудь следить за ним… Бегите же к нему в избу, посмотрите, вернулся ли он, и тотчас же сообщите мне об этом.
Браматма не видел, отдавая это приказание, как чья-то тень скользнула среди кустов и мелькнула в сторону по более короткому пути к жилью Дислад-Хамеда, чтобы опередить двух послов.
Спустя несколько минут вернулись факиры и доложили своему господину, что падиал уже лег спать и на вопрос их отвечал, что благодарит браматму за участие к нему. Браматма облегченно
— Похищение этого человека и в такой момент, — сказал он Утсаре, — должно было бы иметь страшные последствия; негодяи не остановятся перед пыткой, чтобы заставить его говорить, а Кишная, узнав о том, что мы проведали про его козни, сделался бы в союзе с вице-королем непобедимым для нас врагом.
Издали донесся едва слышный звук браминской трубы — сигнал, которым Суакапа возвещал, что он встретил Анандраена. Прошло несколько минут, и друг Сердара входил в кабинет браматмы, который встретил его с золотым листком лотоса и маской в руках — знаками его нового достоинства — и приветствовал его следующими словами:
— Салам древнему из Трех! Да пошлет тебе Индра могущество, Изавия — мудрость в совещаниях и Шива — непоколебимость в действиях!
— Почему ты встречаешь меня этим приветствием? — спросил Анандраен. — Титул этот не принадлежит мне.
— Ты все узнаешь сейчас, — отвечал ему браматма.
Остальные шесть вошли друг за другом, и Арджуна встретил всех их тем же приветствием.
Все были, видимо, взволнованы, потому что в течение долгих лет они достигли только первой степени посвящения; они прекрасно понимали, что браматма пользовался данной ему властью заменять действующих членов Семи новыми, и ждали очень важных сообщений.
Окончив все предписанные уставом формальности, Арджуна низко преклонился перед теми, кого он возвел выше себя, и сказал:
— Приветствую вас, Три и Семь! Пусть Брама, который держит в руках своих судьбы мира, ниспошлет вам свою помощь в делах ваших, ибо дело идет о спасении общества «Духов Вод». Пойдем в зал Джахары-Бауг, предназначенный для совещаний.
Молчаливо последовали Семь за Арджуной.
Дверь закрылась за ними, и два факира с кинжалами в руке легли у нее, охраняя вход… Неподвижные, как бронзовые статуи в глубине мрачного хода какого-нибудь древнего памятника, они походили на задумчивых сфинксов, каких в земле Фараонов ставили у входа в подземные храмы.
Утсара тем временем с самого ухода падиала ломал себе голову над исполнением задуманного им плана. Рассчитывая на то, что совещание продолжится долго, он направился к маленькой избушке в глубине сада, где он жил. Сняв с себя всю одежду, он вымазал тело кокосовым маслом, взял в зубы кинжал и перелез через стену, чтобы не проходить мимо стражи, день и ночь охранявшей главный вход, и пустился к старому Беджапуру со всею скоростью, на какую был только способен, бормоча про себя:
— Только бы я пришел вовремя!
Проходя мимо хижины Дислад-Хамеда, он остановился в нерешительности, не зная, вызвать ли его или самому войти к нему; но опасаясь, что его услышит какой-нибудь шпион тугов, он осторожно проскользнул в отделение хижины, предназначенное для мужчин, и скоро вышел оттуда, продолжая свой дальнейший путь еще с большим остервенением.
Он нашел хижину пустой…
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ. КОЛОДЕЦ МОЛЧАНИЯ
I