В тупике. Сестры
Шрифт:
– Кто доклад будет делать?
– Как хочешь.
– Сделай лучше ты. Ты здорово говоришь, умеешь публику разжечь.
Лелька вспыхнула от радости: никогда она не ждала, что он скажет ей так. До смешного покраснела и засияла, как маленькая девочка.
– Да и правду ты сказала, – уж очень мне работы много и без того. Совсем времени нету.
Лелька взглянула с загоревшеюся ласкою.
– Я очень рада. Где тебе, правда! Работа огромная. А у меня времени много свободного. Разберу, подсчитаю все цифры, дам диаграммы. Чудесно все сделаю, ты уж ни о чем об этом не
Ведерников не шевелился и пристально глядел ей в глаза. В квартире было очень тихо. Лелька встала и медленно начала собирать бумаги. Взглянула на часы в кожаном браслете.
– У, как поздно. Ну, пока!
И протянула руку. Ведерников задержал в руке ее руку и все продолжал смотреть в глаза. Потом, не выпуская руки, левою рукою обнял Лельку за плечи, положил сзади руку на левое ее плечо и привлек к себе. Лелька вспыхнула и обрадованно-по-корным движением подалась к нему.
Утром Юрка стремительно выскочил на площадку лестницы, надевая на ходу пальто. Сверху медленно спускалась Лелька, с необычным, как будто солнцем освещенным лицом.
Юрка в изумлении остановился, рассмеялся было от неожиданности, но вдруг побледнел. Стоял с еще зацепившеюся за лицо улыбкою и ничего не говорил.
Лелька равнодушно спросила:
– Ты на работу?
– Ага!
– Чего так рано вылетел?
– Кажется, опоздал.
Лелька взглянула на часы в браслете.
– Нету и семи. Еще первого гудка не было. И так же медленно пошла по лестнице вниз. Юрка остался стоять на площадке.
Лелька и Ведерников стали видеться.
Ее мучило и оскорбляло: во время ласк глаза его светлели, суровые губы кривились в непривычную улыбку. Но потом на лице появлялось нескрываемое отвращение, на вопросы ее он отвечал коротко и грубо. И даже, хотя бы из простой деликатности, не считал нужным это скрывать. А она, – она полюбила его крепко и беззаветно, отдалась душою и телом, гордилась его любовью, любила за суровые его глаза и гордые губы, за переполнявшую его великую классовую ненависть, не шедшую ни на какие компромиссы.
С любящим беспокойством она стала замечать, что Ведерников глубоко болен. Однажды, в задушевную минуту, он сознался ей: странное какое-то душевное состояние, – как будто разные части мозга думают отдельно, независимо друг от друга, и независимо друг от друга толкают на самые неожиданные действия. Иногда бывают глубокие обмороки. И нельзя было этому дивиться: при той чудовищной работе, какую нес Ведерников, иначе не могло и быть.
Как-то вечером пришел Ведерников к Лельке, а ее задержали на собрании ячейки. Вошла она и видит: вешалка снята с крюков и положена на пол, Ведерников с восковым лицом неподвижно лежит около радиатора, в пальто и в кепке. Она стала брызгать ему в лицо водой, перетащила к себе на постель. Он пришел в себя. Огляделся. Сконфуженно нахмурился и быстро сел.
Тут-то Лелька и узнала, что он болен. За чаем Ведерников рассказал, как с ним это сегодня случилось, и губы при этом кривились на сторону сконфуженной улыбочкой.
– Много сегодня занимался. Пришел, значит, к тебе,
Лелька взволнованно подошла, крепко прижала его голову к груди и сказала:
– Дорогой мой! Любимый!
И стала убеждать сократить работу, отдохнуть, в крайнем случае даже бросить рабфак.
– Что-о? – Он грозно блеснул глазами и отстранился от нее. – Вот дурища! Рехнулась.
И засмеялся.
Она этот вечер была с ним особенно ласкова. Говорила о несравненном героизме рабочего класса, о том, как люди гибнут в подвигах невидно, без эффектных поз. Вспоминала Зину Хуторецкую. И робко гладила его волосы.
Из «Устава Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи»:
2 Порядок приема в члены и кандидаты ВЛКСМ следующий
а) В члены союза принимается рабочая и крестьянская молодежь без кандидатского стажа и рекомендаций
б) В кандидаты членов союза принимаются учащиеся непролетарского происхождения, служащие и интеллигенты
в) Для кандидатов устанавливается полуторагодичный кандидатский стаж
Арон Броннер, брат Баси, отбыл свой кандидатский стаж. Ячейка закройного цеха, где он работал, высказалась за его перевод в члены комсомола: его любили. Когда Арон разговаривал, на лице появлялась мудрая и добрая улыбка. В старинные времена в каком-нибудь глухом еврейском местечке Западного края он, наверное, был бы уважаемым раввином, общим судьей и учителем, всех себе подчиняющим своею благостно-мудрою улыбкою. Кроме того, Арон был ценный активист. Диалектический материализм – предмет трудный, особенно для малоподготовленных: Арон же излагал его так увлекательно, что отбою не было от рабочих и работниц, желавших записаться в кружок по изучению диамата.
Иначе дело повернулось на общезаводском собрании комсомола. Выступил Афанасий Ведерников и спросил резко, обращаясь на «вы»:
– Скажите, пожалуйста, кто ваш отец?
– Мой отец – бывший крупный торговец.
– Вы проклинаете его деятельность или нет? Арон ответил, пряча улыбку в толстых губах:
– Какой смысл проклинаать? Сам я торговлей никогда не занимался и заниматься неспособен, живу собственным трудом. А проклинание – занятие совершенно бесполезное.
Ведерников сурово слушал, глядя в сторону.
– А зачем вы к нам поступили на завод? Чтобы остаться рабочим или для, так сказать, своих каких-нибудь целей?
Арон смутился и застенчиво улыбнулся. Бася все время сидела в президиуме, как окаменелая, и неподвижно смотрела в окно.
– Во-первых, я желаю зарабатывать деньги собственным трудом.
– А во-вторых? Высказывайтесь, не стесняйтесь!
– А во-вторых, – что отказываться? Да, я хотел бы дальше учиться. Мне кажется, у меня есть некоторые способности. И не думаю, чтобы такое желание могло почесться большим преступлением.