В тупике. Сестры
Шрифт:
– Нет.
Из публики голос:
– Как – нет? А три месяца принудилки? Спирька неохотно протянул:
– Ну да… Было три месяца.
– За что?
– Забыл.
– Забыл, за что дали три месяца!
– А я все буду говорить!
– Обязательно! Суд от вас этого требует.
– Просто сказать, драка была небольшая, взаимная. Несправедливо осудили, ни за что.
– Гм! Какой непролетарский судья! Надо про него написать в РКИ [23] , какой у него неправильный подход
23
Рабоче-крестьянская инспекция.
Спирька усмехнулся и опять переглянулся с приятелями. Председатель строго сказал:
– Слушай! Если я смеюсь, то я смеюсь серьезно. И серьезно я тебя спрашиваю: за что судили?
– Ну… за хулиганство.
И Спирька снова усмехнулся.
– Вы чего смеетесь? Я очень смешной или грязный? Мне бы легче было, если бы вы надо мною смеялись. А вы на три месяца принудиловки смеетесь, это плохо… Вы что, комсомолец?
– Да.
– Что же тебе в ячейке сказали за твое осуждение?
– Сказали, что плохо.
– Только и всего?
– Ну да! А то что же, скажут: «хорошо»? Председатель вздохнул.
– Если мы все тут будем работать на принудиловке, – как ты думаешь, мы пятилетку тогда в четыре года сделаем? Нет, брат, тогда придут генералы, а ты перед ними будешь стоять под конвоем.
Выяснилось из сообщений присутствовавших, что у Спирьки еще одна была судимость – месяц принудительных работ. Да еще три привода в милицию.
– А выговоры тебе по заводу были?
– Не помню.
– Как же не помнишь?
– Все помнить! Председатель заглянул в дело.
– Видимо нам из справки, что у вас по распоряжениям проведено шесть выговоров. Знаете ли вы, как такое дезертирство труда отзывается на производстве?
– Не знаю.
– Почему вы такой глупый, что не знаете? Так я вам тогда скажу, что с дезертиром рабочий класс не считается и увольняет за это. Кто не хочет участвовать в нашем великом строительстве, того мы, рабочие, заставляем работать из-под палки там, где комаров много… Ну вот, суммируя обо всем вышесказанном, скажи мне: две судимости, шесть выговоров, три привода в милицию, – вот все это, вместе собранное: все это была ложь, или сам ты был виноват? Зря тебе все это припаяли?
Спирька разжал кулак, заглянул в него, сжал опять и неохотно ответил:
– За дело…
– А три месяца принудиловки?
– Тоже не зря. – И вдруг сверкнул глазами в пушистых ресницах. – Ты меня присуждай, к чему надобно, а жил из меня не тяни!
В зале захохотали. Председатель хитро усмехнулся.
– Мы тебя, милый, может, ни к чему даже и не присудим, нам не это важно есть, А важно нам выяснить тебя перед всеми, каков ты нам есть товарищ и гражданин пролетарского государства. И мы тебя начали уж немножко больше понимать, – от одних вопросов о твоей прошлой жизни. Теперь можно приступить к делу. Потерпевший… э… э… Георгий Васин. Выходи сюда, садись вот тут.
Юрка с
Председатель обратился к Спирьке:
– Вот теперь ты нам расскажи, все по порядку, за что ты товарища своего избил, за какие его дела.
– Просто пьяная драка была, больше ничего. А здесь из моськи сделали слона.
– А этого слона, – из-за чего его сделали? Вот ведь меня ты сейчас не бьешь. Из-за чего-нибудь драка вышла же у вас.
– Не помню.
– А вот тут в заявлении сказано, что ты перед дракой, три дня тому обратно, грозился, что ему даром не пройдет чегой-то такое. За что ты ему грозился?
– Мало ли что говорится. Это я тогда просто с сердцов сказал, без всякой последовательности.
– А за что ты ему тогда сказал? За что гадом назвал? Спирька сверкнул глазами.
– Не по-товарищески поступил.
– А в чем был этот поступок нетоварищеский?
– Пришел на квартиру ко мне пронюхивать, почему на работу я не вышел. Что он, администрация, что ли? А были приятели, сколько вместе гуляли!
– Вот. Ты прогулы делаешь, вредишь этим производству. А чье теперь производство, знаешь? Капиталистов каких-нибудь, буржуазии, али рабочего государства? Отвечай мне.
– Ну, ясно: рабочего государства.
– Значит! Делая эти прогулы, ты у нас называешься дезертир труда. Ты знаешь про нынешнюю железную дисциплину труда? Мы раньше воевали с капиталистами, а теперь за лучшую нашу долю воюем с дисциплиной труда. Мы железно боремся на работе по труд-дисциплине! И всякого, кто за это борется, надо не гадом называть, а называть строителем социализма.
Спирька молчал, разжимал кулак, заглядывал в него и опять сжимал.
Председатель вздохнул.
– Плохо, красота моя, плохо!.. Ну, теперь потерпевший пусть нам расскажет, как что было. Юрка смотрел угрюмо.
– Все в заявлении прописано. Что рассказывать!
– Сколько тебя человек било?
– Не один, конечно. Три-четыре. А то бы я дался?
– Узнал их в лицо?
– Спиридона вот узнал.
– А других?
Из других тут же в первом ряду сидели рамочник Буераков и съемщик Слюшкин. Они с выжидающей усмешкой глядели на Юрку. Юрка с отвращением ответил:
– Других не узнал.
Председатель обратился к Спирьке:
– Кто это вместе с тобою работал, молодец? Спирька с вызовом ответил:
– Не знаю.
Председатель повысил голос.
– Как я тебя спрашиваю по общественности, то ты мне отвечай по пролетарской совести, ты передо мною ничего не должон скрывать!
Повысил голос и Спирька.
– Что я, товарищей тебе стану выдавать? Не дождешься! Присуждай на три года изоляции, а доносчиком на товарищей не буду!
Он сказал это горячо и резко. В разных концах зала раздались рукоплескания, в ответ на них – властно-громкое шиканье, и рукоплескания робко упали.