В усадьбе помещицы Ярыщевой
Шрифт:
– Ну, вот серёдочка полная, – краюшки заговорят… ну, ай-да, сокол, во дворике гулять.
Во дворе благодать: солнышко греет, индюк гуляет и пыжится, холодок на крылечке. Присела няня на крылечке и вяжет чулок, а Петя с ребятишками играет: то в хороводы, то в лошадки, а то и по другому как-нибудь. Услышала няня, что ссора началась у детей, встала, подошла и смотрит на них поверх своих больших очков. Докладывают ей дети, в чём дело, – разобрала, и хоть и не прав барчук, а оправдала его, – пусть, дескать, привыкают,
– Ну, и иди… Иди, – задорно говорила бабушка, провожая внука к няньке.
– Ну, да, – отвечал ей Петя, – а зачем ты их сторону берёшь?
– О, батюшка мой, тебя не спросила. Что я на старости лет душой, что ль, кривить для тебя стану?! Вот так хорошо, вот так спасибо, – учи меня, учи… Спасибо, батюшка, спасибо…
– Ну да, а зачем они спорят со мной?
– Ах, Боже мой, вот так горе! Спорят?! Не прикажешь ли ты ротики им платочками завязать? Вот уж тогда спорить никто не станет… и умный же тогда ты будешь, ба-а-тюшка ты мой!
Ещё проворнее вязала свой чулок няня.
– Эх, какой умный, эх, какой умный! – твердила бабушка.
– Ну-да, они дурлаки…
– О? – передразнила его бабушка и показала внуку на индюка, – и индюк вон тоже, – что ему скажешь, – а он всё своё «тюрлю-флю!» «дурлаки!»
Петя уже перестал сердиться и смешным кажется ему сравнение бабушки; но он хочет удержаться и, пряча лицо в платье няни, всё-таки смеётся.
Бабушка смотрит внимательно, весело и наклоняется, чтоб поцеловать внука. А тот ещё сильнее прячет лицо в складки няниного платья.
А няня всё сидит, строго и обиженно вяжет чулок и не сводит глаз с своей работы.
Поймала бабушка внука, поцеловала его и пошла.
Подождала немного няня, повела глазами на ребятишек и проговорила строго:
– Ну, что ж вы не зовёте барчука играть? Наш барчук – не барчук, так кого же вам? Такого барчука днём с огнём не найдёшь… На весь род у нас самый умный барчук…
Смотрит Петя внимательно, что ребятишки на это скажут? А ребятишки уж покорно идут к крыльцу: подошли, смотрят на Петю, и ласково говорит один:
– Идём, что ль?
– Ну, вот, вишь, зовут… Ну, иди…
Зовут, да! Вскочил Петя и побежал.
Девять часов пробило в столовой и повели Петю котлетку есть. После котлетки няня поднесла ему на блюдце варенья. Ягодки вишнёвые, прозрачные, вкусные и соку много. Полюбовался Петя сперва, осмотрел их и начал, не спеша, есть.
– Вот так, потихоньку… Так, так, сокол мой… Поел? Ну, теперь в гостиную иди тихонечко, посиди там, а я немножко вот схожу…
Пошёл Петя в старинную гостиную.
Мягкий диван стоит у стены.
Заглянула сестра его и прошла в столовую. Молодое, худощавое приятное лицо, волосы русые в одну косу, глаза серые, большие, веко левого глаза слегка опущено. Оглянула лениво стол с потухшим самоваром, хлеб, лепёшки, масло.
Бабушка вошла.
– Встала?
– С рождением, – и внучка лениво потянулась и поцеловала подошедшую бабушку.
Бабушка двумя руками взяла голову внучки и расцеловала её.
– Хотела к обедне поспеть… Так за делами и время не сыщешь. Просила уж батюшку приехать. Нет вот что-то и Кириллы Архиповича, нет. Э! это кто ж едет?
И бабушка, и внучка заглянули в окно.
– Что такое? – произнесла раздумчиво старушка, – никак Кирилла. Да что ж он на чужой лошади?
Барыня с ключами в руках заковыляла к выходу, крикнув в дверях:
– Маша, кофе барышне.
– Несу, – ответила из коридора молодая, нарядная, в толстых полусапожках, Маша.
Внучка в ожидании кофе присела и лениво перелистывала какую-то книгу.
Бабушка уже стояла на крыльце и, прикрыв глаза ладонью, нетерпеливо ждала своего приказчика.
– Ах, здравствуйте, – проговорил, наконец, Кирилл Архипович, останавливаясь посреди двора. – С праздничком вас… Проздравляю вас.
И Кирилл Архипович начал без конца кивать своей обнажённой лысой головой.
– Спасибо тебе, батюшка… А где же наша лошадка-то?
– Ах, – вдруг вспомнил Кирилл Архипович.
И вынув кожу, на которой сидел, развернув её, он сказал упавшим голосом:
– Вот…
– Что вот?!
– Сдохла…
Старуха посмотрела и только и могла сказать:
– Это ты мне что ж, подарочек к празднику?
Кирилл Архипович растерянно развёл руками. Упрёк барыни окончательно обескуражил его. Он молча, с убитым лицом, смотрел на шкуру барской лошади.
– С чего ж она сдохла?
– Да ведь я почём знаю? – с горечью ответил Кирилл Архипович.
– Болела, что ль?
– И даже ни-ни… Еду я ещё и думаю: здорова, мол… Сглазил я, что ль, её?
– Надо тебе думать было…
– Да уж виноват. Я уж и сам-то хватился: не надо бы… Главная вещь – здорова вовсе была… Овса я ей, Матвей Фёдорович дал, засыпал: съела, ещё засыпал: съела и тот… И так просто, вот так и хватает… Не в уме ровно стала.