В Верхнем меловом периоде с Летним пламенем
Шрифт:
– Воздух там, снаружи, должен казаться сладким... Она хмыкнула, словно подобная мысль городской девчонке и в голову прийти не могла. Я решил, что, вырвавшись из туннеля, она попросту облегченно перевела дух. Может, она задержала дыхание, когда поезд проезжал арку Свенсона - благополучно, как всегда, обыденно, как всегда. Но почему она так напряглась? В первый раз едет сквозь прошлое? И тем не менее предпочла сесть с незнакомым англосаксом. Почему со мной, а не с кем-либо из собратьев-азиатов? Господи, но разве она обязана быть знакомой хоть с одним из них?.. А если мое отношение к ней - тоже расизм, покровительственный расизм: полюбуйтесь, мол, какой я терпимый, каков либеральный...
Чтобы отвлечь Аниту,
– Посмотрите-ка, гадрозавр!..
Природа мелового периода мало чем отличалась от современной Британии, разве что тем, что ее было чересчур много, - все было "природа" и ничего, кроме природы. В меловом периоде уже появились цветы и привычные нам деревья сосны, дубы, тополя. Но попадались и более экзотические - магнолии, фиговые и тюльпанные деревья. У маленького озерца паслись, пощипывая листики и стебли, долговязые динозавры с утиными клювами. Их головы венчали нелепые гребни, похожие на флюгеры. Рядом порхали какие-то пернатые птицы, а высоко в небе парил одинокий птерозавр, демон со средневековых фресок. Вот и все отличия, других не нашлось.
Бизнесмены выглянули в окна на одно мгновение и вновь зарылись в свои бумажки. Для них птерозавр был не более чем большой летучей мышью, а гадрозавры - чем-то вроде сумасбродных коров, обряженных в крокодилову кожу. Не будь Аниты, я бы, наверное, впал в меланхолию и тоже не удостоил их внимания.
– Они вымерли, - сообщил я ей.
– Потерпели фиаско, и их заменили иные звери...
Поезд мчался вперед, рельсы под колесами пели. Нас тащил дизельный локомотив - провести в туннель времени провода под напряжением, чтобы питать пантограф электровоза, оказалось технически невозможно. Туннель Свенсона прозрачный коридор, мыльный пузырь длиной в добрую сотню миль - поддерживался довольно скромным притоком модулированной энергии с обоих конечных порталов. Даже весьма скромным: затраты на поддержание эффекта Свенсона, коль скоро он достигнут, были поразительно низки. При этом машинисты могли поддерживать радиосвязь как с Бирмингемом, так и с Лондоном: проткнуть порталы антенными штырями удалось без особых проблем.
Наш дизель был оборудован дымовыми ловушками и фильтрами, а равно компрессором для сжатия выхлопных газов и закачки их в специальные камеры, иначе туннель в два счета стал бы копией викторианских городов, пропитанных смогом. Выпустить выхлопные газы наружу, в доисторическое окружение, было тоже нельзя - хотя бы потому, что по отношению к меловому периоду поезда оказывались, по выражению ученых, "не в фазе". Я видел отдаленное прошлое, и совершенно отчетливо, но в прямом смысле я все равно в него не попадал. А прошлое не видело ни меня, ни проносящихся поездов, - все эти "завры" о нас даже не подозревали.
По Свенсону, выражение "не в фазе" означало, что если какой-нибудь завр вздумает пересечь пути перед самым носом поезда, то и локомотив, и вагоны промчатся сквозь него, а ископаемый побредет себе дальше как ни в чем не бывало - и никакого вреда ни для прошлого, ни для настоящего. Представьте себе эволюционные последствия, если бы на путях миграции гигантских ящеров встали невидимые, но непреодолимые барьеры, иссекли бы древний ландшафт на клетушки, заперли бы какой-то вид или виды в изолированных заповедниках, и не на день, не на два, а до тех пор, пока нам, людям XX века, не надоест путешествовать таким манером! Хватило бы одного этого, чтобы огромные тупоумные ящеры, всемогущие кретины, вымерли много раньше положенного им срока.
Длинные тонкие трубы - минимальная длина тридцать миль - на меньших расстояниях поезда "Интерсити" не окупаются. И эти трубы могут функционировать лишь в эпохе, отстоящей от нас на восемьдесят миллионов лет, - именно в ту эпоху Земля и Солнце находились в специфической
Никак нельзя и раздуть туннели времени в купола, способные вместить хотя бы небольшой город. Переместить в меловой период дома и фабрики при всем желании не получится. Но и железные дороги, проложенные по Свенсону, уже отчасти помогли стране нести бремя перенаселенности. В особенности это касалось грузовых перевозок. В сущности, с перенаселенностью борется каждый, но уж кто как умеет. Я, правда, не обращал особого внимания на выходки фашиствующих сторонников принудительной репатриации, на поджоги мечетей и погромы лавок, принадлежащих "иноземцам", на насилия и зверские избиения. В последнее время меня обуревали другие заботы. Однако давление в перенаселенном котле довело его до температуры кипения, и кипение обещало быть ужасным.
– Эй, веселее! Будет и на нашей улице праздник!
– Анита улыбнулась, и мне это понравилось, хотя в улыбке сквозил какой-то натужный оттенок.
– "Летнее пламя" - надо же! Мне нравится заглавие, Бернард. Оно берет за живое...
– Спасибо, - сказал я.
На самом деле я чувствовал, что не только поезд, но и я сам решительно "не в фазе".
В ночь накануне поездки в Лондон я испытал очередной приступ озабоченности. Сью спала беспробудным сном, а я вдруг очнулся и ощутил в руках и ногах судорожное подергивание. Ноги хотели бежать куда-то, руки хотели что-нибудь сделать и метались, как бабочки в паутине. Кого винить? Опять меня преследует мой альбатрос *.
"Весенняя роса" была моим третьим романом, моей лучшей книгой, моей надеждой наконец-то прорваться, выношенной в перерывах между лекциями об эпохе Возрождения. Три с чем-то года назад, когда она вышла из печати, я на волне эйфории успеха бросил работу преподавателя истории искусств. Издательство "Юникорн букс" предложило мне контракт и, как померещилось тогда, щедрый аванс под еще не написанное продолжение "Летнее пламя". "Весеннюю росу" покупали неплохо и все же хуже, чем я надеялся. Какой же я был дурак, что променял Джорджоне и Боттичелли на свободу, которая обернулась тюремной клеткой! "Летнее пламя" по-прежнему висело у меня камнем на шее, а мы все глубже тонули в долгах. И роман, кровь из носу, надо было закончить - или вернуть аванс. А из каких, простите, доходов? Меня все чаще подводила память - я забывал, кто есть кто среди действующих лиц и что с ними по моей воле уже приключилось. Приходилось то и дело, притом без всякой охоты, перечитывать "Весеннюю росу" и жалкие начальные странички продолжения - и на это опять-таки уходили часы.
Руки сновали туда-сюда - дерг, дерг... Такими руками ничего путного не напишешь. Время текло меж пальцев. И не происходило ничего нового, только деньги таяли, о чем меня извещали регулярно и пунктуально. Если я ленился нацарапать памятную записку и вывесить ее на видном месте, я забывал даже то, что обещал Сью по дому или шестнадцатилетней Джульетте, - и все потому, что берег свое драгоценное время для себя. Бедняжка Сью пошла бы работать, да не могла: вот уже полтора года она мучилась припадками парализующей усталости какая-то самоновейшая вирусная инфекция.