В вихре времени
Шрифт:
Маша тоже громко апплодировала – ей понравилось, хотя смысл немного ускользал. Зачем нужно обманываться? Но всё равно – красиво…
Коля сидел, задумчиво подперев щёку рукой. Он не выражал никакого восторга.
– Тебе не понравилось?
Он усмехнулся, отпивая из бокала ещё вина.
– Отличные стихи, но мне нравятся попроще у того же Брюсова:
Как ясно, как ласково небо!Как радостно реют стрижиВкруг церкви Бориса и Глеба!По горбику тесной межиИду– Обычные стихи, как у многих, – пожала плечами Маша, – наше время такое необыкновенное, что и стихи должны быть необычными, а ты: "небо, церкви, зреющей ржи…"
– Маша, поверь, время всегда одинаковое, и чувства людей одни и те же… Всё искусственное умирает, живёт же только вечное, – задумчиво проговорил Николай.
Маша хотела что-то спросить, но её отвлёк шум в зале. Она повернулась и заметила, что официанты с тряпками в руках бегут к странному молодому человеку в нелепом коричневом костюме с поднятым воротником и в мерзком зелёном галстуке. На его столике краснела винная лужа, но он не выглядел смущенным, наоборот, было ощущение, что ему даже нравится всеобщее внимание.
Время шло. Надо было телефонировать домой, что она с Николаем в ресторане, иначе мама будет волноваться. Маша спросила у официанта, где у них аппарат, и отправилась звонить. А когда вернулась в зал, то увидела, что на столах в полутёмной части зала поставили свечи, отчего стало ещё уютнее. Но странное дело, Николая за столом не было.
Маша в растерянности оглянулась – тот стоял у колонны, и, казалось, весь превратился в слух. Он слушал очередного поэта. А выступал на этот раз тот самый молоденький мальчик в зелёном галстуке.
Сыплет черёмуха снегом,Зелень в цвету и росе.В поле, склоняясь к побегам,Ходят грачи в полосе.Никнут шелковые травы,Пахнет смолистой сосной,Ой вы, луга и дубравы,Я одурманен весной…– Браво! – вдруг громко крикнул Николай, захлопав. На него недовольно оглянулись господа, перед которым читал молодой поэт.
– Как ваше имя? – небрежно спросил один из господ.
– Есенин Сергей Александрович, – негромко ответил юноша.
– Вам надо поучиться, господин Есенин. Ваши стихи, так сказать, несвоевременны, да-с, – с важным видом произнёс один из критиков, оглядываясь на Брюсова, как бы ища поддержки. Но тот стал лениво о чём-то говорить с Волошиным, не удостаивая чести своей оценки никому неизвестного поэта.
Есенин вприщур посмотрел, ничего не отвечая, и вдруг стал декламировать с надрывом:
Я ль виноват, что я поэтТяжёлых мук и горькой доли,Не по своей же стал я воле —Таким уж родился на свет.Я ль виноват, что жизнь мне не мила,И что я всех люблю и вместе ненавижу,И знаю о себе, чего ещё не вижу,Ведь этот дар мне муза принесла.Я знаю – в жизни счастья нет,Она есть бред, мечта души больной,И знаю – скучен всем напев унылыйМаша видела, что молодого человека не слушают, и за стол, конечно же, не пригласят. Ей стало его чуть-чуть жалко. Словно подслушав её мысли, Николай извинился и направился к Есенину. Он взял его за руку и что-то сказал. Паренёк по-детски почесал затылок, но решительно тряхнул кудрями и пошёл с Николаем.
– Машенька, надеюсь, ты не будешь против, если Сергей Александрович к нам присоединится. Мне кажется, чтобы в столь юном возрасте так писать – надо иметь большой талант.
Пока гость рассказывал свою биографию, Маша его разглядывала: нос коротковат и чуть-чуть вздёрнут, кудри золотого цвета. Приятный, но напоминает куклу, которую ей подарили в десять лет. Она не понимала, почему Николай им так заинтересовался, даже за стол пригласил? Он не символист, это факт. Стихи несовременные…
Маша постукивала пальцами по столу в такт шальной музыки, зазвучавшей в ресторане, и в упор смотрела на незваного гостя. Зачем она так вырядилась в это злачное место, где никому нет дела, как ты одета? Даже кавалера интересует абсолютно другое.
– Скажите, Сергей Александрович? – вступила она в разговор, – а у вас есть идея, о чём будете писать стихи в дальнейшем? К какому течению присоединитесь? Может к символистам или ещё к кому-нибудь?
Есенин положил вилку на стол и задумался, опустив глаза, будто провинившийся гимназист.
– Честно говоря, у меня нет никаких идей. Я пишу о родной земле, по которой скучаю здесь, в Москве. В городе много людей, шума, а там тишина, красота… Нет, идей особых нет.
– Ну, раз нет идей, тогда и писать не стоит, – насмешливо припечатала Маша. Она скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула, – если нет убеждений, то вы не станете хорошим поэтом. А если и станете, то потом вам будет стыдно за стихи без идей, без пользы для людей…
– Мария, – живо отозвался Николай, – почему ты думаешь, что символистов будут больше любить, чем стихи Сергея Александровича? Сначала одни идеи, потом другие, а душа как же? Господин Есенин о русской природе пишет, – запальчиво возразил Николай.
– Его стихи слишком примитивны и неинтересны даже по сравнению со старыми поэтами, например, с Пушкиным, – сердито ответила Маша, не желая уступать Николаю.
– Вот как? А разве Пушкин не писал так же просто? Вот например:
Сквозь волнистые туманыПробирается луна,На печальные поляныЛьет печально свет она.По дороге зимней, скучнойТройка борзая бежит,Колокольчик однозвучныйУтомительно гремит.– Здесь такая же простота образа, тебе не кажется? – не унимался Николай.
Машу стал раздражать разговор, она уже отвыкла, что ей перечат. Зато молодому поэту было весело. Есенина, видимо, радовало, что посетители ресторана начали оглядываться и прислушиваться к их спору. Он заговорщически подмигнул Николаю и обратился к ней:
– Вам, барышня, нравятся высокие идеи, так послушайте, что говорят древние:
Чем за общее счастье без толку страдать,Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.Лучше друга к себе привязать добротой,Чем от пут человечество освобождать.